Заметки и воспоминания русской путешественницы по России в 1845 году.
(продолжение, начало в №1)
«Заметки…» изданы отдельной книгой в 1848 году в Санкт-Петербурге без указания фамилии и имени автора. Их написала Шишкина Олимпиада Петровна (1791-1854 г. г.) — фрейлина Елизаветы Алексеевны, жены императора Александра 1, писательница, автор двух романов: «Князь Скотт-Шуйский или Россия в начале ХVII ст.», СПБ, 1835 г. и «Прокофий Ляпунов или междуцарствие в России», СПБ, 1845 г.
В 1845 году Шишкина О.П. совершила путешествие по России, оставив свои воспоминания. Она посетила Одессу, Николаев, Херсон, откуда поехала далее в Крым.
В «Заметках…» сохранены орфография и пунктуация XIX века.
Редакция
АЛЕШКИ, ПЕРЕКОП, СИМФЕРОПОЛЬ.
Июля 11
Мне советовали в Одессе ехать из Херсона в Крым, не большою дорогою на Береславль, а водою прямо в Алешки, уверяя, что это будет гораздо приятнее и много сократит дорогу, к чему прибавила умная, приезжая дама, что этим путем, по Днепру, езжали в Киев Печенеги, Мы только что воротились тогда с дачи Рено, и я, восхищенная прогулкою по необработанному, но живописному морскому берегу, услышав о Киеве, обрадовалась случаю прокатиться по реке, в которой крестился народ Киевский. — В Херсоне не удивились, что мне хочется ехать в Алешки, потому что тут действительно ближе тридцатью верстами; но как же я сама удивилась, когда, сев в лодку, узнала, что мы поедем не славным издревле Днепром, а вовсе неизвестною речкою Конкою, впадающею в Днепр. Невозможно было переменить это, давно отправив вперед карету, и не на кого было пенять, кроме себя самой, что, худо зная географию, не позаботилась обо всем этом расспросить в Херсоне; но я так пленилась поэтическим рассказом любезной Н.Ф.Н., что даже совершенно забыла о грабежах и разбоях Печенегов, помня только, что с ними старались дружиться и Руские Князья и Греческие Императоры.
Несколько минут сидела я повеся голову, стыдясь своей ошибки; наконец мой маленький Кашташа своими ласками разогнал хандру мою, и я изумилась, увидя на высоте, окруженный водами большой, прекрасный город. Я спросила, какой это город, зная, что Алешки должны быть гораздо далее, и с трудом поверила, что это тот самый Херсон, где мы видели так много развалин. Но развалины скрылись за возвышавшимися одни над другими церквами и садами, и на главах первых играло заходящее солнце, освещая живописную картину. Я помирилась с бедною Конкою, показавшеюся мне в начале большою лужею. Она точно непохожа на реку, а как будто между болотами озеро, где вода стоит наравне с берегами, по которым растет камыш, употребляемый здесь вместо дров.
Херсон виден до самых Алешек, но издали он уже кажется не действительным городом, а как будто смутным видением, напоминающим что-то великолепное. — Это походит на судьбу Херсона, любимой игрушки любимца счастия, князя Потемкина, напоминая его собственную судьбу, как он после дивных его праздников, прогремевших в Европе, окончил жизнь завернувшись в свой плащ среди степей.
У нас правил рулем отставной матрос, а пятеро гребцов были с торговых судов; у всех были умные лица, и они были одеты очень чисто. Мне понравились их черные лакированные шляпы; их делают Жиды из бумаги и продают по шестидесяти копеек серебром; они очень легки, и каждая может служить два года.
Мы проехали от Херсона до Алешек, двенадцать верст, полтора часа. — Алешки, маленький уездный город Таврической губернии, гораздо живее Херсона. Подъезжая к нему встретили мы судно, на котором каталась толпа женщин, занимающихся мытьем шерсти со значительных овчарных заводов в здешнем уезде. Они казались в самом веселом расположении, но едва ли бы кого развеселили песни их, больше похожий на резкий визг. Странно, что простые женщины почти всегда и везде так визжат, как будто нарочно портя голоса свои. — Не так пели на берегу артиллеристы, .поившие лошадей. Они пели, как мы привыкли слышать хорошие Русские песни, с тою звучностью, которая раздается в сердце, с тем глубоким чувством, которое тотчас пробуждает мысль о всех прежде бывших радостях и печалях. Им вторили выстрелы их товарищей, учившихся в некотором расстоянии. Давно не видали мы такой деятельности, такой веселой суетливости. Мы насилу пробрались между множеством лодок, и потом между толпами народа.
Увидя нас стали запрягать лошадей в ожидавшую нас карету, а мы пошли между тем в ближайший, опрятный домик! Хозяева, мещане, уехали в Херсон; нас приняла девочка лет пятнадцати, и я все время с нею проговорила, дивясь ея остроте и вежливости. Умен Русский народ, и где, как говорится, простор уму его, творит чудеса!
He знаю, какова большая дорога на Береславль, но за Алешками первая станция так песчана, что гораздо лучше проехать лишние тридцать верст но хорошей дороге. Таких песков я еще не видала, по крайней мере так казалось мне ночью. Месяц, изредка проглядывая сквозь густые тучи, как будто нехотя освещал одни белые, песчаные степи, пересекаемые такими же холмами. Ямщики уныло перекликались, выискивая место где бы не так глубоко вязла карета, и «можно было чувствовать, с каким напряжением бедные лошади, впрочем очень добрые, тащили нас вперед. Это была тяжелая ночь; вдобавок негде было на станциях остановиться; мы принуждены были ехать, не отдыхая, слишком сто верст, и я так утомилась, что не могла сойти с места в Перекопи, где нам отдали в распоряжение целый покойный дом, и подали хороший обед. Если не ошибаюсь, путешественники обязаны этим управляющему здешними соляными промыслами, господину Озерецковскому, при котором вообще начал процветать город. Жаль, что он в отсутствии; от него можно было бы узнать много любопытного: теперь я как будто не бывала в Перекопи.
В трех верстах от Перекопи, в Армянском базаре, вышла я из кареты взглянуть на гостиный двор, где торгуют по большой части Армяне и Евреи. У одного из первых купили мы очень дешево прекрасной помады, Московского фабриканта Самохотова, и нам дали для редкости краски, которою Татары красят волосы и ногти. Она горохового цвета, но краснеет в воде; женщины вседневно употребляют ее, не потому только, что воображают скорее этим понравиться, но по какому-то преданию, почитая это делом богоугодным.
От Перекопи до Симферополя, сто тридцать три версты, мы очень скоро проехали; ямщики все Русские, молодцы, и лошади славные. Но по дороге не на что засмотреться: одни и те же степи; однако и в однообразных степях этих приятен воздух Тавриды, приятна и мысль, что мы достигаем самой дальней цели нашего путешествия, что мы уже в стране, издревле знаменитой, которою равно стремились обладать и народы образованные, и хищные дикари; что чрез несколько часов увидим мы вековые красы дивной природы, многих пленявшей более всего, что можно увидеть в Греции и Италии.
Спокойно, быстро, совершенно безопасно ехали мы по Крыму, которого одно имя некогда страшило Русских, где, с небольшим за шестьдесят лет, жили злобные враги нашего отечества, откуда вырывались свирепые толпы опустошать Россию. — Силы мои оживали, и я стала жалеть, что ничего не видала в Перекопе, этом некогда крепком городе, защищавшем вход в Крым, между морями Черным и Сивашем, на семиверстном перешейке, укрепленном глубоким рвом и высоким валом с каменными башнями. Он неоднажды взят был Русскими. Когда его брал, в 1736 году, фельдмаршал Миних, находившийся при нем издатель известных записок, Манштейн, бывший тогда капитаном Санктперетбургского гренадерского полка, рассказывает, что ров был двенадцати шириною и семи сажень глубиною, а возвышавшийся над ним вал в семьдесят фут, и что сначала солдаты наши, смущенные сильною неприятельскою стрельбою, отчаивались преодолеть столько трудностей, но потом, спустись в ров, в котором по счастию не было воды, смело полезли из него на противную сторону, по пикам и штыкам. Устрашенные этим Татары тотчас рассеялись, и город не замедлил сдаться. — Выходя из него, чрез три месяца, граф Миних взорвал крепость, срыв местами и линию, то есть вал и башни по перешейку. Татары поспешили это исправить, но в 1771 году, князь Долгорукий, взяв Перекопь, снова разрушил его укрепления, которые России уже не нужно возобновлять.
О нынешнем Переконе пишут очень различно. Дни говорят, что в нем нет ничего достойного примечания; по уверению других, крепость его еще недавно была в хорошем состоянии. — Рассказывая то, что я видела, и как оно казалось мне, я не стану обсуживать чужие повествования и повторять, что было уже многими сказано, о происхождении, нравах и обычаях Тавров, Готов, Козаров и других народов, один за другим владевших Тавридою. Это совсем не мое дело, и бестолково исполнив его, я бы только заставила зевать читателей, которым давно объявила, что я сама чувствую, как мои очерки слабы и недостаточны.
Июля 12
Мы приехали в Симферополь к ночи, и, в хорошо освещенной гостинице, нашли покойные комнаты, где нам тотчас подали чай и плоды. — Проспав несколько часов, я встала утром с приятною мыслью, что увижу город, который, по Татарским преданиям, слишком за триста лет основал некто Ибрагим-Бей, на земле, подаренной ему Ханом за победу, одержанную над Русскими, и где теперь владычествует Россия, заботясь о благе покоренных ею Татар.
Местоположение Симферополя, на берегу Салгира, очень красиво, но сам Салгир не всегда достоин своего громкого, поэтического имени. Мы его видели смиренным ручейком, тихо пробиравшимся среди раскинутых широко камней, которые он, когда случится буря, с шумом и. ревом ворочает, затопляя берега. При нас ходили чрез него куры, и мы сами, могли бы легко перейти его, только камни слишком остроугольны, и трудно ступать по ним в тонких башмаках.
Разведенный на берегу городской сад со временем будет очень приятен. Теперь в нем еще мало тени, но виды прелестные; с одной стороны густые, плодовитые сады, с другой город с красивыми, новыми домами; вдали горы: — по ним, играло солнце, и они то ярко были освещены им, то темнели в тени. — Над всем этим, за двадцать верст, поднимался исполин здешних мест, пресловутый Чатыр-Даг, или Палат гора, так названная по ее широкой, плоской вершине, издали казавшейся совсем лиловою. Чудные картины: и сердцу и глазам приятно смотреть на них!
Вообще Симферополь имеет веселую наружность: особенно, долго ехав степями, отрадно смотреть на него; все подает в нем надежду, что он быстро процветет. — Собор, во имя благоверного Князя Александра Невского, основан покойным императором, и постройка его стоила двести пятьдесят тысяч. Жаль, что стены внутри красные: он от этого много теряет.
Против собора, на площади, прекрасный .памятник князю Василию Михайловичу Долгорукову-Крымскому воздвигнут его внуком князем Долгоруковым. Бюст из белого мрамора на пьедестале из Крымского порфира, похожего на гранит, с барельефами, изображающими подвиги князя.
Переделки в странноприимном доме Белозерова-Таранова не позволили нам быть в нем; снаружи здание прекрасное, и очень хвалят его внутреннее устройство. — Нам могли показать только, при городской больнице, непышное, но благодетельное заведение для детей, которых отцы сосланы в Сибирь. Мальчиков по девятому году отсылают в кантонисты, а девочек стараются пристроить к месту, оставляя их в училище до совершенного возраста.
Полагают, что близь Симферополя, над русскою деревнею Петровское, где живут потомки поселенных здесь князем Потемкиным солдат, был на горе древний город Неанолис, в развалинах которого находят монеты. Мы проехали мимо в Салгирку, дачу с хорошим домом и большим тенистым садом, купленную князем Воронцовым у Н.Ф.Нарышкин, урожденной графини Ростопчиной. Городские жители свободно пользуются этим гуляньем. Возвращаясь оттуда мы заходили в мастерскую, где делают из Крымского мрамора памятники и разные вещи. Отделка очень чистая, но в лавках все продается гораздо дешевле: мне предлагали там за десять рублей серебром довольно большую, прекрасную вазу, которая в Петербурге стоила бы втрое дороже. Приятно было бы приобрести ее, но должно было от этого отказаться по невозможности взять ее с собою.
Симферополь, названный основателем его Акмечеть, или белая мечеть, был у Татар второю столицею. В нем живали наместники Ханские, Кал га Султаны, часто назначаемые Ханами из ближних их родственников, и которые по кончине Хана, до избрания другого, управляли государством.
Воздух здесь очень здоровый; прежде читав об этом, я совершенно в этом уверилась, познакомившись с А.С.Ершовой, выпущенной из Смольного гораздо прежде меня. Посмотрев на нас обеих, все скажут, что я старее десятью годами. Она уже несколько лет живет в Симферополе, и купив здесь дом, приятно проводит время между богомольем и угощением путешественников.
Бакчисарай отсюда в тридцати верстах, и нам бы следовало прямо туда ехать, но, как уже с нами случалось, мы очутились на ночь совсем не там, где располагали быть. — Нас уверили, что село Альминское гораздо более достойно внимания, нежели Бакчисарай. Чудно казалось это уверение, но я не решилась спорить с туземцем, занимающимся розыском здешних древностей. Я вообразила, что мы увидим, что-нибудь особенно любопытное, еще неизвестное путешественникам, или дивное местоположение, или вновь открытые средства к обогащению всего края, или наконец Татарское семейство от племени Гиреев, сохранившее все привычки и предания восточной роскоши. Много мечтала я дорогою о наслаждениях, нас ожидающих, и мы не насладились ничем, ничего не видали, кроме низкого, очень обыкновенного дома, и обширного плодовитого сада, в котором нынешний год не было вовсе яблоков, потому что прошлого года их было так много, что деревьям нужно было отдохнуть. — Именно затем нас и привезли сюда, чтобы мы посмотрели почтенные эти деревья, которые в хороший год дают пятнадцать тысяч рублей и более дохода и подивились близлежащей долине. — Но и в средней России много доходных садов и маленьких, зеленых долин, и, рассчитав прежде все часы, я очень жалела, что пропало столько времени, которое мы провели бы в Бакчисарае. Невозможно было ехать туда ночью, должно было покориться судьбе, или лучше сказать заплатить за свое легковерие. Мы отказались от ужина и, напившись только чаю, спокойно ночевали, за что тем более благодарны радушно принявшей нас молодой хозяйке, что она вовсе не ждала незнакомых гостей, и очень грустна была, заботясь о нездоровом дитяти.