«В жизни натерпелся всего…»

Written by adminkordi. Posted in Коршун Владимир

Это было недавно. Это было давно… (Оглавление)

Имя Августа Эрнестовича Вирлича — историка, краеведа, публициста — широко известно на Херсонщине. Его перу принадлежат сотни публикаций в периодике, пять собственных и свыше 20-ти книг в соавторстве — в основном, о славных людях нашего края, о Таврийской земле, которая стаза для него второй родиной, согревавшей его неоднажды раненную душу, вдохновлявшей на поиски, творчество.

 

Я встретился с Августом Эрнестовичем. Вот такая состоялась беседа:

— Недавно Вам исполнилось семьдесят. Прожитые годы были плодотворными, а вместе с тем и сложными, порой драматическими. Откуда Вы родом?

— Даже на этот, казалось бы, до обыкновенного простой вопрос в моем ответе присутствуют и де-юре, и де-факто. Родился я 21 ноября 1931 года в станице Каневская на Кубани — это де-факто. В связи с тем. что война перепутала все карты моей да, собственно, и всех членов нашей семьи биографии, мне пришлось взять местом рождения Царичанку, районный центр на Днепропетровщине, родину моей мамы — это де-юре.

Почему? В ходе войны и после нее мне неоднократно приходилось доказывать, что я — «не верблюд». И национальность я взял мамину — у нее украино-русские корни, с одной стороны — от казаков Писаренко, с другой — от графов Шуваловых. Известная графиня Устинья Шувалова — моя прабабушка.

А вот отец мой был мадьяр, венгр, родом из Мукачево. что на Закарпатье. В 1915 году его мобилизовали в Австро-венгерскую армию. Он попал в плен, два года был в лагерях в Сибири. В 1917 году, когда свергли царя, он вступил в интернациональную кавалерийскую бригаду — был начальником штаба полка, а к концу гражданской войны — командиром полка. Воевал на Херсонщине, в Крыму . Когда я, как краевед, поднимал документы о Фрунзе, то находил следы боевых действий и его полка… Хожу по этой земле — а мне пришлось исколесить и пройти десятки раз Каховский плацдарм, Перекоп, Причерноморье, Крым — и думаю: «В 20-х годах тут был мой отец…».

— Не это ли привело Вас в наши края?

— Сказать, что именно это стало причиной моего переезда на Херсонщину, не могу — просто так распорядилась судьба. А путь сюда был долгим и непростым…

При приближении гитлеровцев к Днепропетровщине моего отца, свободно владеющего немецким, венгерским, чешским языками, оставили для подпольной работы в Царичанке. Вскоре подполье распалось. Уцелевший от арестов отец создал свою группу. Однако в ней нашелся предатель. Всю нашу семью — отца, мать, меня, моих двух братьев и сестру — угнали в Германию. Держали нас в трудовом лагере. И здесь, будучи разнорабочим на железнодорожной станции, отец создал подпольную группу, которая «способствовала» тому, что выходили из строя паровозы, оказывались разобранными железнодорожные пути. Немцы заподозрили в этом венгра Эрне, моего отца, и заточили его в концлагерь «Гросс-Розен». К концу войны мы потеряли с ним связь, так как нам часто меняли трудовые лагеря.

— Чем закончилась германская эпопея для Вашей семьи?

— В апреле 1945 года, за месяц до победы, концлагерь, в котором находился отец, жестоко бомбили американские самолеты. К тому же, накануне немцы провели массовые расстрелы заключенных. Наши поиски хоть каких-либо следов отца не увенчались успехом — то ли он погиб под бомбами, то ли был расстрелян. После нашего освобождения маму, моих двух братьев (у них были документы) отправили на родину, в Царичанку. Мужа моей сестры Юлии Карла Графа — она вышла замуж за советского военнопленного, выходца из поволжских немцев, — ее саму и меня отправили в лагерь на Урал, в город Соль-Илецк Оренбургской области.

— Что послужило причиной такого отношения к Вам?

— В Рава-Русском отделении МГБ вызвали подозрения моя фамилия, имя и отчество: «Ты немец, — больно тыкая пальцем в мою худую грудь, сказал следователь, — твое место на Урале или в Сибири!». Из-за отсутствия документов я не мог доказать, что я сын украинки и советского венгра. Так в возрасте неполных 14 лет я оказался в ссылке, фактически плененный властью родной страны, оказавшей мне, малолетке, гражданское и политическое недоверие.

Первоначально все выглядело как заключение: конвои, вышки, проволока. Потом, по указу свыше, нас определили на так называемое спецпоселение — подлейшее изобретение органов МГБ того времени. Через него прошли сотни тысяч невинных людей. Безапелляционные определения «факт судимости», «скомпрометирован арестом» (пусть и необоснованные), как клеймо, ставились на всю оставшуюся жизнь невиновному человеку. И мало кто из рьяных чекистов, допустивших эту юридическую ошибку, фактически перечеркивавшую человеческую судьбу, понес ответственность за свои беззаконные действия.

Точно так сложилось и у меня, пацана, слабо осмысливающего: что же произошло, где я, кто я… Но я был рад тому, что у меня не отобрали право на учебу. Работая на тракторах и комбайнах, я закончил 10 классов и в 1952 году поступил на физмат Оренбургского пединститута. На литературный факультет, куда я так стремился, мне не разрешили: его расценивал! как идеологию. А в 1953-м году умер Сталин. Начали пересматривать дела репрессированных. Тут поспело и 300-летие воссоединения Украины с Россией. Меня освободили и отпустили на все четыре стороны. Я выбрал Херсон.

— Почему?

— К тому времени в Херсонском сельхозинституте учился мой брат Юлиан. С ним жила и мама, так что вернулся я к своим родным. Поступил на филфак пединститута имени Крупской. Учился хорошо. Помимо языков и литературы, увлекался историей, местным краеведением. На старших курсах вовсю печатался в газетах по этим вопросам.

Однако «оренбургский след» не давал покоя институтским «патриотам». Меня исключили из комсомола, пытались «вытурить» с института. В 1956 году прошел XX съезд КПСС. Он развенчал культ личности Сталина, приоткрыл занавес над фактами вопиющего беззакония в стране, массового истребления, репрессирования невинных людей.

Съезд открыл глаза даже многим ретивым «патриотам». Комсомольские вожаки пединститута предложили мне восстановиться в комсомоле, однако я им заявил: «Однажды, ребята, вы мне не поверили, теперь я не верю вам». Так и прожил вне рядов и комсомола, и партии.

— Когда же наступила Ваша полная официальная реабилитация?

— Хотя в стране и почувствовалось потепление, заангажированность. инерция мышления и стереотипы, взращенные десятилетиями, давали о себе знать еще долгие годы. Когда для меня встал вопрос об аспирантуре, профессор Днепропетровского университета Дмитрий Павлович Пойда, умнейший и добрейший человек, все же поинтересовался: «Судим был?». — «Нет!» — отвечаю. — «А в ссылке?». — «Был». — «За что?». — «Ни за что!» — говорю твердо. Он сочувственно посмотрел мне в глаза, продолжил: «Реабилитироваться сможешь?». — «Постараюсь!» — говорю. — «Реабилитируешься — приходи. Аспирантуры ты достоин».

— Но паспорт-то у вас был чист?

— А куда денешься? На спецпоселении ведь был. Нужно было заполнять ряд документов, а не писать об этом факте я просто не мог. И началась моя десятилетняя переписка-эпопея — с прокуратурой, органами МВД, КГБ Оренбургской области. Почему так долго? Ответственные работники этих органов юлили, изворачивались, просто отписывались, даже не хотели признать сам факт моего спецпоселения, дескать, подтверждающими это документами они не располагают. Можете себе представить мое идиотское положение: не они, а я должен был доказывать, что был ССЫЛЬНЫМ почти девять лет. А клеймо-то стоит! И отдельные личности в Херсоне промывают мои кости! С различными ограничениями я продолжаю сталкиваться до сих пор!

И только когда к моей переписке подключились некоторые общественные организации Херсона появился результат. К концу 80-х мне. наконец, сообщили: да, действительно, вы «проживали» в наших местах, даже ваша карточка спецпоселенца обнаружилась. И лишь 18 октября 1991 года (я начал переписку, будучи еще студентом) я, уже состоявшийся пенсионер, получил доку мент, в котором чиновники нашей доблестной Фемиды, наконец признали, что «в соответствии со ст. 3 п. 13 Закона РСФСР о реабилитации жертв политических репрессий гражданин Вирлич А.Э. реабилитирован». Вот такая у нас была власть! Вот такие ответственные работники и чиновники нами правили! Вот в такое безвыходное и ничтожное положение ставилась судьба человека! Для того, чтобы понять, нужно все это испытать, прочувствовать, чего я абсолютно не желаю добропорядочным, правильным людям.

— Лет двадцать назад мне пришлось бегло ознакомиться с рукописью повести о Нашем отце. Какова ее судьба?

— Повесть называется «Один из 100 тысяч». Это значило, что на стороне советской власти на фронтах Гражданской войны воевали 100 тысяч венгров. Одним из них был мой отец, Вирлич Эрнест Степанович. Будучи опытнейшей, я бы сказал, талантливой разведчицей (среди женщин я аналогов не знаю), Мария Фортус в повести на основании документов, порой таковых, которых я, историк, краевед, и в руках не держал, проследила жизненный путь отца, его деяния и заслуги в годы Гражданской воины, подполья в Царичанке во время оккупации, в немецком концлагере. Повесть даже визировалась работниками КГБ, однако опубликовать ее в Союзе Фортус не давали. А причиной был тот факт, что отец еще в 1937 году был исключен из партии.

— За какие такие деяния?

— Тогда он работал в должности начальника финансового отдела Азово-Черноморского края. Естественно, был членом ВКП(б). Однажды на партхозактиве он резко выступил против закладки и строительства новых цехов на одном из предприятий, расценив это как распыление, замораживание денежных средств. Он предлагал достраивать начатые цехи и только потом приниматься за новые.

Отца пригласили в крайком партии и без всяких объяснений, без рассмотрения в партийной организации отобрали партбилет. Разумеется, это сказалось на его дальнейшей судьбе. Клеймо было поставлено. Отодрать его даже честному, преданному государству и партии человеку было непросто, а скорее — невозможно по тем временам. Хорошо, что уцелел — не расстреляли.

Столкнувшись с «глухой стеной», Мария Фортус — легендарная «Альба Регия» — вручила рукопись Яношу Кадару. Ознакомившись с текстом (повесть была переведена на венгерский), Кадар передал ее министру обороны Венгрии Лайошу Цинеге, который и предложил ее для публикации в военно-историческом журнале.

— А что же с партийностью отца?

— Этим вопросом я занимался параллельно со своей собственной реабилитацией. Отец был восстановлен в КПСС в 1989 году — посмертно. Был реабилитирован и муж сестры. Граф Карл Федорович. Потребовалось почти 45 лет. чтобы наша семья полностью очистилась от наветов подозрений, незаслуженных обвинений.

— Чем, кроме истощающей силы, энергию и разум переписки с чиновниками, пришлось заниматься Вам, выпускнику Херсонского пединститута эти годы?

— Я вел здоровый образ жизни, всегда находился в гуще интересных, деятельных, творческих людей и это прибавляло мне силы, уверенности Я никогда не опускал руки, работал порой на износ, причем часто в нескольких ипостасях: помимо основных должностей (свыше 20 лет работал в различных музеях), писал статьи, книги, буклеты.

Водил экскурсии, писал к ним тексты; читал лекции, вел курс краеведения на курсах по подготовке экскурсоводов в Херсонском Бюро путешествий и экскурсий. История, краеведение, публицистика увлекали меня настолько, что вся моя жизнь вращалась вокруг этого.

Судьба подарила мне незабываемые неофициальные встречи, задушевные беседы с интересными людьми, причастными к героическим событиям на херсонской земле или прославившими Херсонщину на фронтах Отечественной войны. Это легендарные Маршалы Советского Союза Буденный и Катуков, трижды Герой летчик Покрышкин. дважды Герои летчик Покрышев, бесстрашная разведчица Мария Фортус, Герои Советского Союза адмирал Щедрин, танкист Рафтопулло, летчик Баршт. катерник Гуманенко, летчик Химич и многие другие. Как результат этого — мое активное участие в создании книг «Герои твои. Херсонщина», «История городов и сел Украинской ССР. Херсонская область», где я опубликовал свыше тридцати очерков и зарисовок.

В последние годы работал в Херсонском сельхозинституте в качестве лаборанта кафедры марксизма-ленинизма

— То есть Вы, занимались полноценной идеологической работой, не будучи членом КПСС? Это же нонсенс!

— Представьте себе Это как у Михалкова-старшего, автора Гимна СССР, который на вопрос о Сталине ответил: «Я ему верил, он мне доверял». Партия доверяла мне, чтобы пользоваться моими инициативами, знаниями. Она прекрасно понимала: я — далеко не «вредный человек», у меня достаточно благоразумия, чтобы знать, «что и как» публично говорить, писать. Я просто работал, не заигрывая с «верхушкой», прославлял людей сильных, смелых, способных на подвиг, невзирая на их принадлежность к партии, Не скрою: я, как и большинство, имел свое «кухонное» мнение. В жизни же натерпелся всего.

— Чем Вы озабочены сегодня?

— Последние 5 лет являюсь ответственным секретарем херсонского тома серии книг «Реабилитированные историей». Уже увидели свет четыре такие книги. Это огромный обобщающий материал о сталинских репрессиях, о последствиях его режима на Херсонщине. Книга — своего рода письменный памятник тысячам невинных людей, ставших жертвами коммунистического режима.

А сколько еще предстоит нам поднять фактического материала, стряхнуть многолетней пыли забвения, чтобы, изучив, донести нашим людям правду о тех, перед кем мы в большом долгу! Я очень рад, что являюсь участником этого благородного творческого процесса.

Январь 2002 года