К пятой годовщине Октября Херсон был уже почти пуст
Ровно 90 лет назад, в сентябре 1921 года, когда уже всем было ясно, что предстоящая зима выдастся голодной и тяжелой, Совет народных комиссаров обнародовал декрет: «Все частные лица обязаны сдать в кассы Наркомфина (народный комиссариат финансов) золото, серебро, платину, бриллианты, драгоценные камни и иностранную валюту с оплатой таковых по установленным ценам. За нарушение настоящего приказа виновные будут преследоваться в порядке борьбы со спекуляцией, а ценности будут конфискованы безвозмездно…» Естественно, цены на «скупаемые» государством драгоценности установили минимальные.
Декрет, опубликованный в газете «Херсонский коммунар», вызвал очередной шок среди некогда денежных остатков бывшей херсонской элиты. Тех, кто не успел или не захотел по тем или иным причинам оставить охваченное революцией государство. Впрочем, «слишком богатых» людей в Херсоне к тому времени уже, пожалуй, и не было. Пятилетие насилия, узаконенных и беззаконных грабежей, упадок и развал местной промышленности сделали свое дело.
Одной из первых жертв беззакония стал губернский предводитель дворянства, общественный деятель и меценат Скадовский. В 1919 году грабители убили Георгия Львовича и его сына Юрия в их собственном доме в Херсоне – за добычу всего лишь в 6 тысяч рублей. Потом было множество других бессмысленных жертв, когда обывателей лишали жизни и за более ничтожные суммы. Причем в одинаковой степени это было на совести как грабителей, так и представителей «народных» властей.
В том же 1919 году состоялся первый «узаконенный» сбор золота и серебра. Секретариат финансов предписал губисполкому Херсона заняться изъятием ценностей у местных «нетрудовых элементов». С тех пор подобные экспроприации в Херсоне стали делом вполне привычным. Хотя, пожалуй, стоит отметить, что последний декрет Совнаркома от 26 сентября 1921 года был, не в пример прежним, достаточно «гуманен», так как допускал «хранение у частных лиц в целях личного потребления и домашнего обихода» некоей толики драгоценностей. Разрешенные для частного хранения золотые и платиновые украшения исчислялись 18 золотниками (75 граммов) из расчета на одно лицо. Вот только продать по выгодному курсу (а не по государственным грабительским ценам) или обменять эти драгоценности на те же продукты питания было нельзя. Сразу же вступала в силу статья о спекуляции с конфискацией. Бывшие «нетрудовые элементы», лишенные имущества и урезанные в основных своих гражданских правах, находились под всеобщим пристальным вниманием. Ну кто поверит, что ничего не припрятали? А посему практически не могли без крайнего риска воспользоваться утаенными драгоценностями, если, конечно, таковые еще оставались после многочисленных обысков и экспроприаций.
Меж тем жизнь в городе, впрочем, как и по всей стране, стремительно дорожала. Несмотря на неурожайный год, продразверстку никто не отменял. Жители сёл, оставшиеся без хлебных запасов, в тщетной надежде выжить устремились в города. Однако там их также никто не ждал. В тот период только служащие новой власти да рабочие государственных предприятий могли рассчитывать на какую-то помощь от государства и получали ежемесячные продовольственные пайки. Частники, «нетрудовые элементы» и прочий «балласт» были предоставлены самим себе.
Мало того, с началом 1922 года для этих категорий людей были подняты государственные налоги. К примеру, вот о чем сообщала газета «Херсонский коммунар»: «С владельцев каждой лодки, ялика, ручной тележки за каждые полгода взимается 75 тысяч рублей. С парома или грузовой лодки – 150 тысяч. С велосипеда – 50 тысяч рублей в полгода. С головы крупного рогатого скота – 100 тысяч рублей». Продажа скота также была обложена данью: «крупного – 50 тысяч, мелкого – 10 тысяч рублей за голову».
Даже в квартплате между рабочими, служащими и «прочими» наблюдалось существенное неравенство. Так, первые вносили квартплату в размере 3% от получаемого в месяц жалования, другие же – 8 тысяч рублей за квадратную сажень (2,16 метра) площади, независимо от своих доходов. Интересно, что мебель в квартирах теперь уже не была исключительно частной собственностью. Переезжая на другую квартиру, нужно было еще получить ордер из мебельной секции жилподотдела на право вывоза мебели. И опять же в этом случае рабочие и служащие имели неоспоримые льготы. Строгое исполнение этих предписаний было возложено на «швондеров» из домкомов и кварткомов.
К началу 1922 года цены на продукты питания в Херсоне достигли уже заоблачных высот. Фунт (453 грамма) хлеба стоил от 28 до 35 тысяч рублей. Причем это был единственный так называемый темный хлеб с различными несъедобными примесями и добавками. Чистого пшеничного или ржаного хлеба в Херсоне давно уже не видывали. На рынке еще можно было раздобыть куриные яйца по цене 100 тысяч рублей за десяток и даже разжиться фунтом чая стоимостью в четверть миллиона. Сахар к чаю продавали от 80 до 90 тысяч рублей за всё тот же фунт. Впрочем, здесь же можно было найти некое химическое вещество сахарин, который был в 550 раз слаще сахара. Ну и цена его была соответствующая – 5,5 миллиона рублей за килограмм. Да и здоровья сахарин никак не прибавлял. Здесь же из-под полы можно было прикупить и мяса по цене 25–30 тысяч рублей за фунт. Вот только о происхождении этого мяса оставалось лишь догадываться.
Местная газета «Херсонский коммунар» отмечала, что к весне 1922 года в городе не осталось ни птиц, ни собак и кошек. В зловещих сумерках погруженного в темноту города стали пропадать люди, рискнувшие в одиночку отправиться по делам. Поползли слухи… А вскоре «Херсонский коммунар» подтвердил ужасные случаи каннибализма. И хотя официально было известно о примерно 20 подобных случаях, в действительности же их было во много раз больше.
Весной 1922 года в Херсон прибыл представитель международной благотворительной организации известного полярного исследователя Фритьофа Нансена, капитан Квислинг. Голодный Херсон поразил его своей обреченностью и безысходностью. Жители города, сами похожие на скелеты, безучастно взирали на тех, кто уже не нуждался в пище. Местная газета констатировала факты: «На площади Свободы, против водопроводной вышки, под стеной лазарета третий день лежит труп умершего от голода мальчика…»
Только за первую половину февраля в городе умерли 758 человек. К весне эта страшная цифра еще более возросла. И это в маленьком Херсоне! Представитель Нансена, воочию убедившийся в масштабах катастрофы, отбыл в Женеву, клятвенно пообещав оказать дополнительную помощь продовольствием многочисленным херсонским детским домам. Таких домов, где спасались от голода около 3 тысяч детей разного пола в возрасте от 4 до 17 лет, в городе насчитывалось 23.
Не дожидаясь обещанной помощи и не слишком надеясь на государство, в голодном городе образовалась группа инициативных граждан из числа бывших «нетрудовых элементов», некогда имевших деловые связи с партнерами по «бизнесу» в Новом Свете, и местного духовенства. Группа обратилась с докладной запиской в Укомпомголод (уездный комиссариат помощи голодающим) с предложением командировать делегацию ее представителей в «Северо-Американские Соединенные Штаты» для сбора пожертвований голодающему Херсону. Власти предложение отклонили и приступили к подготовительной кампании по изъятию церковных ценностей. Впрочем, как известно, культовые ценности были изъяты, однако облегчения голодающим они так и не принесли. Это был лишь трюк, повод к грабежу под видом помощи народу…
Жестокий голод породил мощную волну бандитизма. Стало опасно ходить по городу даже днём. «На базарах по-прежнему продолжаются нападения здоровенных тунеядцев на беззащитных женщин и подростков, несущих домой фунт хлеба. Последний кусок, который с нетерпением ждет подчас целая многочисленная семья, нагло вырывается хулиганами-бездельниками», – сообщала пресса.
Обыватель любого ранга не мог чувствовать себя в безопасности и дома под семью запорами. Ежедневные грабежи и убийства стали привычным явлением. Чекисты объявили, что в случае продолжения грабежей и налетов «будут расстреляны имеющиеся в распоряжении ЧК заложники из уголовных элементов, взамен которых будут взяты другие, до тех пор, пока не прекратятся налеты и грабежи». Свое слово они сдержали, и вскоре местная газета стала публиковать списки тех, кто был расстрелян за кражи и бандитизм.
Впрочем, подобные репрессивные меры ожидаемых результатов не принесли. Лишь с окончанием голода на улицах стало несколько спокойнее. Да и как иначе, если из 120 тысяч горожан в Херсоне к середине лета 1923 года осталось менее половины – всего около 50 тысяч…