Заметки и воспоминания русской путешественницы по России в 1845 году
«Заметки …» изданы отдельной книгой в 1848 году в Санкт Петербурге без указания фамилии и имени автора. Их написала Шишкина Олимпиада Петровна (1791 -1854 г.г.) фрейлина Елизаветы Алексеевны, жены императора Александра I писательница, автор двух романов: «Князь Скопин Шуйский или Россия в начале XVII ст. ». СПБ 1835 г. и «Прокофий Ляпунов или междуцарствие в России », СПБ, 1815 г.
В 1845 году Шишкина О. П. совершила путешествие по России, оставив свои воспоминания. Она посетила Одессу, Николаев, Херсон, откуда поехала далее в Крым.
Ее воспоминания имеют большое историческое значение, так как знакомят нас с людьми, архитектурными памятниками, бытом горожан сере дины XIX столетия. Несомненное литературное дарование писательницы позволило создать произведение, не утратившее ярких и сочных красок до сегодняшнего дня. Отдельные главы, посвященные описанию городов Николаева и Херсона, мы предлагаем читателям. В этих главах сохранены стиль и пунктуация оригинала.
Редакция
III
НИКОЛАЕВ, КУПЕЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ, СПАССКИЙ САД, ГИДРОГРАФИЧЕСКОЕ ДЕПО, АДМИРАЛТЕЙСТВО, ОБСЕРВАТОРИЯ.
Июля 8
Нас недолго держали в Одесской таможне, видя, что мы везем только собственные вещи, и мы в субботу в осьмом часу вечера, отправились в Николаев. Дорога шла берегом; густые облака то сливались с морем, то казались высокими горами, и когда взошедший месяц исчезал за ними, море чернело как глубокая, бездонная пропасть, но чрез несколько минут месячные лучи разсыпались в нем алмазами, и широкая, светлая полоса, как чистое зеркало, отделяло небо от земли! — Это были дивные картины: только разве Айвазовский мог бы изобразить их своею волшебною кистью! — Вдруг с обеих сторон окружило нас море, и мы тихо спускались к нему не видя другого пути, не воображая, как мы тут проедем. До сих пор не знаю, действительно ли так было, или густой туман обаял мои чувства, но мне уже казалось, что я слышу шум воды, что карета тотчас в нее опрокинется. Ямщик прикрикнул на лошадей, и они взлетели на гору, где в селении Аджалык почтовая станция. Можно бы спокойно ночевать тут, в хорошенькой комнате, и мне тотчас подали свежего молока, которого, между Киевом и Одессою, нельзя было достать ни за какие деньги.Как ни тяжело мне ехать ночью, потому что вовсе не могу спать в карете, но я решилась на это, расчитав, что иначе пропадут целые сутки; особенно не хотелось мне остаться без обедни в воскресенье и праздник Казанской Божией Матери. Пусть смеются надо мною философы, все приписывающие собственной мудрости, или оплошности, я не утаю сердечных чувств моих, в 1837 году проезжала я вечером чрез город Скопин, именно накануне сегодняшнего дня, и как ни уговаривали меня в праздник отслушать обедню, я без особенной нужды поехала далее, и, чего век не бывало, ямщики, сбившись утром с дороги, чуть не опрокинули карету в овраг. Я до смерти перепугалась, и потеряла в четверо более времени заупрямившись уехать от обедни. — Богу не нужны молитвы наши и никакие наши жертвы; Он только, по благости Своей, иногда напоминает нам, что мы, сами собою, без Его помощи, ни в чем не можем успеть.
Мы приехали в Николаев в шесть часов утра, карету отправили на пароме, а сами в катере переехали широкий Буг. Перевощики одеты были очень чисто, и все в толстых соломенных шляпах, которые они сами плетут. Лица их не Русские и не Малороссийские, но я от усталости не могла распрашивать о их происхождении, и молча наслаждалась прелестным, истинно праздничным утром.
Остановившись у полковника Автомонова, которого первая жена была двоюродная племянница моя, Львова, я не могла уже заснуть, и мы, напившись чаю и кофею, отправились к обедне, в церковь, называемую купеческою, потому что ее украсили и особенно заботятся о ней купцы. В ней хорошо поют и много икон в серебряных, вызолоченых окладах, пред которыми четыре богатые подсвечника, каждый с тремя в ряд толстыми свечами, что очень величественно.С самого выезда нашего из Киева не имев возможности отслушать обедню, я истинно насладилась божественною службою, и, не чувствуя более усталости, прямо из церкви поехала в Спасский сад, основанный князем Потемкиным при построении города. Давно мы не видали такой густой тени и такой свежей зелени. Это место очень замечательное в степном краю. — Я здесь напилась прекрасной ключевой воды. Она проведена с гор пятью трубами в каменный бассейн, откуда семь жолобов разливают ее в разные стороны. Это устроено отлично хорошо; над каждою трубою особый в земле проход, выложенный кирпичём, чтобы всегда было можно наблюдать не нужно ли что исправить. Речная вода нехороша в Николаеве и почти все пользуются здешнею, кроме тех, у кого свои колодези, которых считается в городе слишком тридцать.
Приехав из сада, имела я удовольствие познакомиться с супругою Михаила Петровича Лазарева, главного начальника Черноморского флота. Это было истинным удовольствием. Родная сестра адмирала, воспитанная со мною в Смольном, была замужем за покойным двоюродным братом моим, П. П. Львовым. В старину я бы считалась по этому роднёю и Лазаревым, но и нынче я была ими обласкана как родная, и очень жалею, что не могла долее остаться в гостеприимном Николаеве.По воскресеньям лучшее здешнее общество обедает у Лазаревых, а вечером играют морские музыканты и поют матросы на бульваре, на берегу широкого Ингула, где тут может пройти стопушечный корабль. Это прекрасное гулянье; мы бы долго тут пробыли, но нас ждали в обсерватории, и мне хотелось по крайней мере на нее взглянуть. — Живучи в Петербурге я не собралась, и Бог знает соберусь ли когда съездить в Пулковскую обсерваторию, а дорогою, и в Киеве, и здесь, когда мне было свободно посмотреть движение светил, на небе, оно как нарочно покрывалось тучами. В Киеве я совсем не ездила в обсерваторию, а здесь поехала, и очень этим довольна, по крайней мере не сочту сказкой, когда случится при мне разговор о часах, изобретенных, лет за тридцать помощником Гринвической обсерватории, Англичанином Тейлором, которые бьют, когда над ними проходит звезда, или об астрографе, изобретенном гораздо позже астрономом Штейнгелем, помощью которого легко можно сделать карту неба. Все это объяснял нам профессор Кнорре, показывая многие другие инструменты, и если бы я могла пожить здесь, послушала бы его уроков. Они должны быть чрезвычайно занимательны, и в круглой комнате, где он читает их, самый слабый голос приятно звучит.
Обсерватория обнесена стеною, за которою телеграф, имеющий сообщение с Очаковым. Из нее виден весь город с его церквами и домами, прелестно оттененными зеленью садов и посаженных по улицам акаций и раин. Он занимает большое пространство между Бугом и впадающим в него Ингулом, которые обтекают его с трех сторон, и видя их светлые, широкие воды, нельзя вообразить, что без ключей и колодцев здесь бы нуждались в хорошей воде. За рекою село графа Ламберта, Вайваровка, на завидном месте: есть чем оттуда полюбоваться.Николаев основан в 1789 году. Прекрасное место это принадлежало иностранцу Фабри, вероятно тому самому, который во вновь учрежденном Херсоне завел Австрийскую купеческую контору, и он тем охотнее продал его в казну, что во время войны жестоко пострадал в нем от Турков. Постройка города поручена была князем Потемкиным крнгс-коммисару Фалееву, из богатых купцов, заслужившему любовь и доверенность князя предприимчивостью своею и деятельностью. Он и погребен здесь в соборе, где к сожалению не удалось нам быть. С того времени постепенно развиваясь, Николаев теперь в числе лучших и многолюдных Русских городов. Он еще бы казался красивее и величественнее, если бы улицы не были слишком широки. Он тем более от этого теряет, что почти все дома в один этаж.
Июля 9
Я знала, что Михайло Петрович Лазарев в молодости своей долго жил в Англии, и, признаюсь, воображала что он напитан иностранным, духом, и, как часто бывает, пренебрегает всем Русским. Тем приятнее было мне видеть совсем противное. Адмирал Лазарев истинный Русский дворянин, прямой, чистосердечный. И когда он показывал нам адмиралтейство и принадлежащие к нему заведения, видя во всем порядок и совершенство, которые могут не вполне оценить, по крайней мере понять, не одни знатоки дела, но все, у кого есть смысл человеческий, нельзя было сомневаться, что адмирал за тем провел несколько летъ в Англии, чтобы заимствовать там все полезное для своего отечества.
Прежде всего были мы в гидрографическом депо, где до 1836 года были мучные кладовые. Чрезвычайно любопытно. В одной комнате чертежная, в другой раскрашивают карты, в третьей гравируют их. Последнее гораздо труднее, нежели я воображала: чтобы сделать карту в Ватманский лист, два человека работают года три, и все сквозь увеличительное стекло, что должно очень портить зрение. Такая карта, по заказу сторонним, стоила бы тысячь пять рублей ассигнациями. — Сравнивая карту России с картами других государств, нельзя не изумляться ее обширности. Как все ничтожно перед нею! — Кажется видишь, как она все закрываетъ! Кажется слышишь кто-то говорить: — это шестая часть света, которой должно иметь свои особые законы, свои нравы и обычаи; не кстати великану подражать обыкновенным людям, их платье слишком будетъ коротко ему и им нельзя идти рука об руку.
В Николаеве ясно видно, какие огромные средства имеет Россия, как ей легко во всем успевать. Здесь все свое, для постройки и отделки кораблей, лес, железо, медь, пенька. Здесь делают и все инструменты, циркули, барометры, даже печатные станки не уступающие Английским. Здесь и слова льют; один человек в день начисто отделывает 1200 букв, с небольшим в минуту две буквы: меня это изумляло. — Адмирал подарил мне маленький дорожный термометр, чрезвычайно верный и щегольски отделанный. Признаюсь я вовсе не знала, что такия вещи делают у нас в Николаеве. И как, быть может, и многие этого не знают, считаю обязанностью всем рассказать об этом, надеясь, что всем будет приятно слышать о том, что мне было чрезвычайно приятно видеть. Вложив мне в альбом раскрашенный здесь рисунок фрегата Флоры, на котором Его Императорское Высочество Генерал-Адмирал имел плавание по Черному морю, Михайло Петрович прибавил еще к этому прекраснейшую литографию, одного из здешних художников, с картины Рафаэловой. Здесь разными способами литографируют, между прочим в подобие гравировки на меди; камень плотно покрывают черною краскою, и не какою нибудь дорогою, выписною, просто сажею с вишневым клеем, и по ней, как говорится, нарезывают, а по моему царапают иглою, задевая и камень. Рисунки выходят гораздо чище и можно иметь более оттисков.
Все это чрезвычайно занимало меня, но еще много было впереди не менее занимательного. Модели кораблей иразных судов красуются одна перед другою, — весело смотреть на них; размер их уменьшен с фута на дюйм, и видя их, тотчасъ понятно, какие громады можно сооружать по прекрасным образцам этим. — Нынче строят два корабля, один шестидесятипушечный, другой осьмидесятичетырех. Для построения больших кораблей две крышы, и три для прочих судов; они стоют довольно дорого, но построенные под ними корабли гораздо долее служат, вполне вознаграждая за сделанные на крышу издержки. — В адмиралтействе большой запас всего потребного для кораблей, от якорей до мелких гвоздей, от огромных медных листьев для обшивки корабельного дна, до ручек к дверям. Тут и такие молотки, которые я не могла пошевелить, и обыкновенные, и разной величины пилы, замки, котлы и блоки, и олово, и фонари, и разная посуда, и прекраснейшие стулья из Крымского чинара, и прочее, и прочее. Для просветов в кораблях, из одного яруса в другой, стекла, с одной стороны гладкие, а с другой выпуклые, как разрезанное яблоко, и так крепки, что но ним таскают пушки. — Но всего любопытнее показалась мне парусина, толстая как политура; ее режут машиною чрезвычайно скоро, и испытывают ее прочность, взвешивая на ней около тридцати пуд. При нас она сдержала без малого сорок пуд. — Паруса шьют трехгранными иглами, почти в четверть длиною, укрепляя наперсток на ладони, которою втыкают иглы, иначе не достало бы на это силы. — И эту твердую, по видимому вековую ткань, в бурю рвет ветер клочками, как тонкую бумагу. Невольно преклонишь голову пред тем:
«Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем Богъ!»
(Державин)
Петербургские наши зонтики очень худо защищают от здешнего солнца, вовсе непохожего на Петербургское. Чтобы сколько нибудь от него укрыться, должно было бы ходить здесь с зонтами от дождя. Сшитое в Одессе синее мое платье, из шерстяной кисеи, в одно утро, только на переходах по улицам, так полиняло, как будто его стирали в щелоку. И в горницах, особенно в верхних, ужасно жарко под железными крышами, которые на солнце раскаляются почти как в огне. В здешних местах хорошо крыть черепицею, гонтом или тесом, или хотя картоном, о котором уверяют, что он прочнее теса.
После тяжелого зноя особенно было приятно прокатиться на катере, и мы, освежась этим, вполне могли любоваться Царским пароходом, Громоносец, устроенным и убранным, как только можно убрать кабинет богатой щеголихи. Я тут видела прекрасную мебель из Американского дерева, похожего на желтый мрамор. Оно растет в Соединенных Штатах и называется птичий глаз.
Посмотрев на часы я изумилась, что уже четыре часа, вовсе не видав, как прошли целые шесть часов, хотя почти все время была на ногах. — Благодаря адмирала, я извинялась, что он для нас будет так поздно обедать, обыкновенно садясь за стол в два часа. — Он отвечал с веселым видом, что и сам забыл об обеде, и мы вместе отправились в дом его, где и накануне приятно провели большую часть дня.
Проливной дождь, благодать Божия для здешнего края, не позволил нам тотчас после обеда посмотреть здешнее училище для матросских дочерей, и мы уже по дороге в Херсон заезжали в него с любезною Екатериною Тимофеевной Лазаревой, где с нею и простились. — Дом каменный, в готическом вкусе, при нем хорошенький садик; внутри вся столярная работа из ясени. Прекрасное заведение, тем более замечательное, что оно обстроено трудами воспитанниц. Их учат закону Божию, читать, писать, и рукоделью. -И бедные дворяне были бы счастливы, воспитывая дочерей своих в подобном заведении.
IV
ХЕРСОН, СОБОР СВЯТОЙ ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ, ПАМЯТНИКИ В КРЕПОСТИ, УЧИЛИЩЕ ТОРГОВОГО МОРЕПЛАВАНИЯ, ПАМЯТНИК ГОВАРДУ, КАНАТНЫЙ ЗАВОД
Июля 9
Чудна и печальна судьба Херсона! — Как внезапно предстал он среди степей богатым и веселым городом, так было непрочно его величие! — Вероятно было бы иначе, если бы он выстроен был не здесь, в тридцати верстах от устья Днепра, а на самом широком его устье, при Глубокой пристани, где первоначально основаны были гавань и верфь, по предложению опытного адмирала Сенявина. — Но, как тому много примеров, князь Потемкин, желая быть единственным творцом города, назначаемого складом всех товаров, привозимых из — за границы, и отпускаемых из России по Черному морю, построил его здесь, далее от моря, на месте, откуда можно отправлять только на камелях невооруженные корабли, и где воздух очень нездоров от стоячей, по низким местам, воды из разливов Днепра. — По справедливости знаменитый, но слишком тщеславный князь Потемкин надеялся все победить силою ума своего и воли. Действительно, он всех изумил быстрыми успехами нового города; сама Императрица вполне одобрила сделанный им выбор, увидя, что в самое короткое время на верфи Херсонской построены огромные корабли, и всюду в него стекаются Русские и иностранные промышленники. — Князь выпросил у Государыни многие преимущества и пособия Херсону, о котором он особенно заботился, но опустошившая его, при начале его существования, в 1784 году, чума, как будто предвестила, что своенравно выбранное под него место не упрочит ему благоденствие. По мере развития торговли в Одессе, положение которой несравненно превосходнее, упадал Херсон, и он решительно опустел, когда в 1827 году нашли нужным перевести из него адмиралтейство в Николаев.
Крепость Херсонская, важная до присоединения Тавриды, после того сделавшись совершенно бесполезною, также уничтожена в 1835 году. Она обнесена земляным валом, и внутри церковь святыя великомученицы Екатерины, освященная в 1786 году. Над входом в нее, во время пребывания Императрицы, сделана бронзовая надпись. «Спасителю рода человеческаго Екатерина II посвящает.» — Величественная внутренность храма напомнила мне прекрасный в Киеве Латинский костел. В средине большой купол на четырех столбах, и от него во все стороны по три арки. Престол один. Иконостас в два яруса. В нижнем Спаситель и Божья Матерь, Архангел Гавриил, Иоанн Богослов, Андрей Первозванный, Великомученица Екатерина, и святые Князья Владимир Равноапостольный и Александр Невский, прекрасно написаны, как сказывают, слугою князя Потемкина, учившимся в Италии. Прочие образа должны быть другой кисти. За престолом Бог Саваоф также работы очень хорошей, как и на левом столбе в самой церкви Пресвятая Дева. Все ее черты, неземной красоты, дышут любовью и верою, но младенец Спаситель и тут, в иконостасе только свежее, пригожее дитя. — Пред Царскими дверьми, вместо паникадила, висит серебряный, вызолоченый Ангел, на обе стороны отделанный одинаково; в правой руке у него подсвечник с тремя свечами, а в левой с двумя, как трикирии, которыми осеняют архиереи. Это вообще употребительно в здешнем краю, но только в здешнем соборе видала я, в память Гологофы, большой черный крест с терновым венцом, копьем и лестницею, на деревянной горке с мертвою головою и костями. Его ставят, в Страстную пятницу, против плащаницы, между двумя большими вазами, в которых курится ладан. Не знаю начала этого обычая, но он соответствует печальному торжеству, и должен питать в сердцах умиление. — Екатерина прислала в собор золотой крест, с жемчугом и драгоценными камнями, сделанный Царем Феодором Алексеевичем в дворцовую Кремлевскую церковь Спаса Нерукотворенного, и Евангелие, данное Петром Первым в ту же церковь, по брате Его Феодоре Алексеевиче и супруге Его Марфе Матвеевне. — Еще показывают Евангелие Запорожца Андрея Кичкена, 1748 года, с отличною подписью уставом. — Странно, что здесь нет никакого вклада князя Потемкина.- Как он, при известной его набожности, и особенно любив здешний город, не вздумал в память потомству, снабдить храм этот богатою утварью! Удивительно, что и родственники его об этом не позаботились, похоронив его здесь. Он лежит в склепе под церковью, и прежде там горела при гробе лампада, но уже давно заделан туда ход, и только указывают место, у правого столба, под, которым уединенно покоится великолепный князь Таврический.
По правую сторону собора, обнесенного круглою оградою, памятник Принцу Александру Виртембергскому, умершему в Галаце. Над ним корона и герб Виртембергский с надписью: «Праху во цвете лет и в добродетелях скончавшагося героя » Около и на другой стороне собора несколько каменных, уже обветшалых гробниц, в которых по большой части погребены перевезенные сюда князем Потемкиным генералы и полковники, убитые при взятии Очакова. Это делает ему честь, и в последствие и ему сооружен здесь памятник в городском саду. — Он заслужил это: конечно, он ошибался, поступки его бывали и странны и обидны, но он горячо любил Россию и ревностно старался ее возвысить.
Училище торгового мореплавания очень полезное заведение, в нем учат и рисовать. Дом небольшой, библиотека небогатая: тем лестнее мне было увидеть в ней моего Князя Скопина — Шуйского. — В саду, посаженное Императрицею Екатериною абрикосовое дерево изумляет своей огромностью. Оно все осыпано плодами, которыми радушно подчивал нас инспектор, но еще мало было зрелых, и они вообще очень мелки, потому что дерево не бывало привито. Оно от самой земли тройчатое; быть может Императрица, для вернейшего успеха, положила рядом три зерна. Прошлою зимою одну ветвь сломило гололедицею и с тех пор все они подвязаны канатами. Около дерева чугунная решетка с медною доскою, на которой вензель Екатерины и надписи: « Все насажденное Тобой для нас хранить есть долг святой», и ниже. «Великая Императрица Всероссийская Екатерина II соизволила вседержавною десницею своею посадить абрикос сей в Херсонском Адмиралтействе 1787 года, Мая 12 дня.»
Трогательно видеть это дерево и надписи, усердно хранимые в унылом Херсоне. В нем и теперь жителей обоего пола около тридцати тысяч, но, не знав этого прежде, не угадаешь такого населения: по улицам не видать народа, одни дома обветшали, другие разваливаются: ни один из самых малолюдных губернских городов не имеет такой грустной наружности. Въезд, со стороны Николаева, мимо кладбища, и тут же множество простых ветряных мельниц, как в селе, не имеющем средств завести водяные.
В 1833 году, Государь Император изволил пожаловать полтораста тысяч в пособие хозяевам, строящим в Херсоне купеческие суда, и в поощрение мореплавания и торговли дарованы многие льготы всем Русским подданым, владеющим судами. Но эти милости возбудили только признательность, а не деятельность. Всего на все купцов здесь восемьдесят девять, на половину Евреев: между ними нет ни одного первой гильдии, и только пятеро второй.
Близ кладбищенской церкви, над могилою Англичанина Говарда, известного его человеколюбием, высокая пирамида из белого камня с его бюстом, вокруг которого надпись из Святого Евангелия: «Болен бех и посетисте мя, в темнице бех и приидосте ко мне,» внизу: «Говард скончался 20 Января 1790 года на шестьдесят пятом году от рождения», кругом в три ряда ступени, в некотором расстоянии акации, все вокруг обнесено стеною.
Климат здесь очень жаркий и хлеб не слишком хорошо родится: гораздо выгоднее иметь сады. Возле вышеописанного абрикосового дерева в одно с ним время, только не известно кем посаженное грушевое дерево, также огромно, и также осыпано плодами: судя по ним нельзя сомневаться, как было бы полезно здесь завести большие посадки деревьев по примеру Вознесенска.
В саду училища еще пленил меня альпийский айлаптус, просто называемый олений рог. Его разводят и семенами, и от корня; он растет очень скоро, лист похож на акацию, но гораздо крупнее, цветы белые, висят кистями, потом зеленеют — Сад этот поливают из обширного, особенно хорошо устроенного колодца. Он выкопан в 1839 году глубиною в десять сажень с половиною, и одна лошадь вертит в нем колесо, на котором укреплено слишком шестьдесят бадей. Каждая из них, поднявшись вверх, выливает зачерпнутую ею воду в большое корыто, и она из него течет по желобам куда нужно. Бадьи эти, для прочности, мажут смолою, от которой, в жар, сильный дегтярный дух, но утром и вечером вода чиста, и люди могут употреблять ее.
Нам предложили еще посмотреть принадлежащий морскому ведомству канатный завод. Я подумала, что это будет для нас совсем лишним, и только из вежливости не отказалась от сделанного предложения, за что и была награждена. Одно отделение, где вьют канаты, шириною двенадцать сажень, а длиною двести сорок, без малого пол версты, заслуживает особенное внимание. Я невольно остановилась в дверях, не видя противоположной стены, не понимая, как может держаться кровля на гаком пространстве; но здание, хотя деревянное, очень прочно, и никто в нем не помышляет об опасности. Внизу о четырех лошадях машина, от которой в верху огромное колесо вертит один человек, а двенадцать прядут пеньку руками, обвертывая их толстым сукном, чтобы не попадала кострига. — В другом отделении, на полу, два отверстия: в одно бросают пряжу в огромный котел с кипящею смолою, в другое она поднимается на машину, которая в миг до суха выжимает ее. — Я закричала от ужаса, увидев, что один работник по локоть опустил руку в смолу; я была уверенна, что она у него отвалится, но он смеясь показал, что она невредима, и прибавил, что хотел позабавить нас, что кипящая смола как парное молоко, но когда она только закипает, или начнет простывать, то уже нельзя с нею шутить. — Признаюсь, не знаю, как объяснить это, хотя в старые годы и училась в Смольном физике. Только мне теперь понятнее, что не одно проворство рук заставляет нас дивиться Боско, Андерсону и другим подобным чародеям, а и знание их разных таинств природы и наук.
Мы обедали у супруги здешнего губернатора Е.Н.Рославец, дочери храброго генерала Панкратьева. Она едет на днях в Таганрог погостить у родной сестры своей, которая замужем за тамошним градоначальником, князем А.К.Ливеном. — Мне было очень приятно, через осьмнадцать лет, возобновить здесь знакомство с родным внуком статс — дамы, княгиней Шарлотты Карловны Ливен, воспитавшей Великих Княжен Александру, Елену, Марию, Екатерину и Анну, дщерей Императора Павла Петровича и Императрицы Марии Феодоровны. Она вполне оправдала оказанную ей высокую доверенность, стараясь развить природные добродетели и дарования своих Царственных питомиц, и, как — будто в награду за это, достигнув глубокой старости, постоянно пользовалась особенной благосклонностью всего Императорского семейства, и все ее приближенные искренно почитали ее. -Когда, после отъезда Великой Княгини Екатерины Павловны со вторым супругом Ее в Стутгард, быв пожалована фрейлиною Государынь Императриц, я стала жить в Зимнем Дворце, княгиня Ливен бывшая тогда графинею, поручила мне писать за нее Русские и Французские письма, которые она только подписывала. Я по этому обыкновенно проводила у нее утро, а иногда и вечер, видела высшее общество, слышала много замечательного, и при том отвечала на все письма кроме родственных. Сначала это затрудняло меня по незнанию моему, как расположена княгиня к тем, от кого получала она разного содержания письма. Мало по малу я стала понимать это и такое занятие день ото дня становилось мне приятнее. — Княгиня всегда принимала меня с материнскою ласкою, когда я возвращалась от моих родителей, с которыми в последние годы жизни их обыкновенно проводила лето. Однажды, не выходив по нездоровью из своей спальни, оставшись одна со мною, она сказала, чтобы я ближе к ней села, и, чего прежде не бывало, крепко прижала меня к своей груди, уверяя, что всегда меня любила. Чрез несколько дней узнала я, что это было последним ее со мною прощаньем. Кончина ее очень меня огорчила; я долго не могла привыкнуть заниматься по утрам дома, наконец от скуки начала писать первый исторический роман мой, Князя Скопина — Шуйского. По всему этому можно представить, как была мне приятна встреча с князем Ливеном, которого я видела у почтеннейшей его бабки. Мы не могли о ней наговориться; все прошлое ожило в нашей памяти. — Случай этот живо вспомнить время, когда я была молода и здорова, считаю я счастливым предзнаменованием по дороге в Тавриду, куда я еду искать не молодости, которая невозвратно проходит, о чем и жалеть не должно, зная мудрую цель Создателя, но здоровья, с которым и в старости можно вполне наслаждаться жизнью!