Юрий Топунов
Бойова казацька
Як на Січ збирались козаки чубаті.
Проводжала хлопця дівчина кірпата.
І казав їй лицар, гримая шаблюкой:
«Квітонька, не страждай, повернуся, любо.
Сходимо на Кафу і я твердо знаю,
Що свою там шкапу на коня зміняю,
В чоботи узуюсь червоні соф’яні,
Трохи погуляєм веселі та п’яні.
І тебе, голубо, не забуду в бійці —
З чарівной туркені зірву я спідницю,
Мережну сорочку, стегнову пов’язку,
Відніму у неї і життя, і ласку.
Квітонька не страждай, скоро повернуся
І тоді з тобою, любо, одружуся».
їхали козаки веселі із Криму,
Тільки того хлопця не було між ними.
Той козак чубатий з синіми очима
Був порубан в Кафі, ось така причина.
Там і поховали, меж чужих оселей,
Та і позабули козаки веселі.
Тільки дівчинонька сльози ллє та плаче:
«Як же обіцянки, що ти дав козаче?
Де ота спідниця, де ота сорочка,
Де ото весілля, обіцяв що хлопче?»
Не плач, дівчинонько, вже стучать в ворота
Козаки веселі в червоних чоботях…
Про те, як насправді писалося листа турецькому султану
Ой, збирався як козак
Випити горілки,
Не пускала козака
З дому люба жінка.
«Та навіщо у шинок
Ти ідеш, Іване,
Туда соколом летиш,
Звідти — морда п’яна.
Туди в білом кожуху,
В білій вишиванці ,
Звідти — в дьогтю та пуху
Повернешся вранці».
Він дружині відказав:
» Замовчь, Катерина,
Як гуляють козаки,
Є на то причина.
Бо не просто у шинку
П’ємо оковиту,
А вирішуєм ми там,
Кого будем бити.
Після першій ми йдемо
Воювати турків,
Після другій на ляхів,
Ну а потім дзюркать.
Поветаємось і знов
Третю наливаєм
І тоді на москалів
Коней повертаєм.
Потім віп’єм спотикач,
Пісню заспіваєм,
Щоб не знали вороги,
Що ми затіваєм.
Що ти, Катю, не кажи,
Слухати не стану,
Там вже пишуть козаки
Листа до султану…»
Козацька жартівлива
Ой, козацька слава —
Весела забава,
Йдуть, як на параді
Наші козаки,
С перше — отамани,
Веселі, рум’яні,
Слідом чимчикують
?х писарчуки.
Ой, не кладіть вуса.
На пихаті пуза,
Не кидайте друга
Сумного в біді.
Бо козацька слава
Справжняя шалава,
Ось вона під вами,
Завтра біс зна де!
Ой, козацький чубо
Усім дівкам любий, —
Пуляють очима
Як козак іде.
На боці шаблюка,
Дома жінка-злюка,
Мов ота гадюка
Під парканом жде.
Ой, не кладіть вуса
На пихаті пуза,
Не беріть молодку
За круті боки.
Бо ота, що вдома
Шастає без втоми,
Буде гвалт і бешкет
З гнівної руки.
Память
Когда вдруг повстречаются глаза,
Рука к руке — о, нет, — не прикоснется,
Лишь что-то легкое меж нами пронесется
И по щеке покатится слеза.
В каком миру, когда встречались мы?
Где были близки, дружны иль враждебны?
Делили у костра, кусочек хлебный,
А может пожалели грошик медный,
Забыв: «Не зарекайся от сумы».
Или, безумствуя в сетях безмерной страсти,
Мы задыхались, наслаждаясь счастьем.
Когда вдруг повстречаются глаза,
Начнут всплывать перед тобой виденья
В причудливых извивах, как коренья
И неотступные, как майская гроза.
Неуловимым запахом духов
Иль опьяненьем древних благовоний
Тебя пронзит в пылу лихой погони,
В душе Священный колокол зазвонит
И сразу стихнет дробный звон подков.
И конь твой побредет без принужденья,
Оставив радости, желанья и мученья.
Когда вдруг повстречаются глаза
Среди толпы, бушующей над бездной
И станет все предельно бесполезным.
Сто будет против и один лишь — за…
И вот тогда из глубины веков
В душе искринка памяти проснется.
Перед глазами Вечность пронесется,
Рука руки нечаянно коснется,
Душа освободиться от оков.
И осенит вдруг в этот миг Прозренье,
Что ты вне власти Смерти и Рожденья.
Полет над Голгофой
Ветра порывы
из Мертвого моря
Тайну скрывают
в текущих песках,
Песню рождая,
струят в небесах,
Белого солнца
мелодии вторя.
А на Лысой Горе зацветает миндаль.
Толпы праздных зевак
разноцветно-нахальны
И я знаю, что все это очень банально,
Но рассвет наступает,
а следом — печаль.
Смотрят на мир
нежно-грустные лики,
Взгляд отвести
невозможно от них.
И проникает
Божественный стих
Сквозь суету
и молитвы и крики.
А на Лысой Горе полыхает закат.
Зажигая огни
алтарей и витрины;
И мне хочется верить, что все мы невинны,
Но звенят в тишине
лишь молитвы цикад.
Вьются узкие улочки
серой змеею,
Чешуею булыжника
влажно блестят;
И до неба дотронуться
гордо хотят
Купола золотые,
плывя над землею.
А на Лысой Горе плачет ветер без сна,
Вырезая узоры
из лунного света.
И луна, в чем-то бледно-жемчужном одета
По дороге бредет
безнадежно одна.
Пока все живы…
Мой милый друг, возьми меня под руку
В ночной тени каштановых ветвей,
Забудем хоть на миг дня суетную скуку
И пусть твоя рука покоится в моей.
Уходят в никуда смертельные обиды.
Улыбки масок, что вокруг кружили,
В ветвях запутались, исчезнувши из виду,
Пока все живы…
Да, пока все живы…
Мой милый друг, оставь-ка сожаленья
О том, что быть могло все так или иначе.
Ведь изменить не можем ни мгновенья
Мы в будущем, а в прошлом уж тем паче.
С небес слетают звезды — искры Солнца,
Не обещая славы иль наживы,
Мы к ним губами только прикоснемся,
Пока все живы…
Да, пока все живы…
Мой милый друг, давай с тобой измерим
Мгновенья между осенью и летом
И, не взирая ни на что, поверим,
Что эта ночь вся соткана из света…
И будем пить взахлеб ее прохладу,
Не рвя в горячке душ и сухожилий,
Ведь это все, что нам с тобою надо.
Пока все живы…
Да, пока все живы…
Бахчисарайский фонтан
Капают, капают, капают слезы в Фонтане,
Падают, падают, падают, падают в ночь.
В вечной любви не клянитесь во век на Коране,
Коль даже Смерти не может никто превозмочь.
Кусок из мрамора, две розы
И капли, капли, капли на щеке.
И остаются только грезы
Во вдруг пустеющей руке.
Стелется, стелется, стелется дымка долиной,
Шпили мечетей срывают с небес облака.
Звонко ноет и проносится серною мимо
Гордая, словно красавица, чудо-река.
В саду пустынном над бассейном
Скамьи припали у воды;
Деревья в платьицах кисейных
В мечтах витают молодых.
А капли, капли, капли мрамор точат,
В тени звучат браслеты и шелка.
И лепестков прозрачный бархат мочат,
Роняющие слезы, облака.
И два цветка головками прижались,
Как две судьбы в преддверьи долгих зим.
А люди почему-то улыбались,
Хоть колокол звонил уже по ним…
* * *
Я долго жил:
Любил и спорил,
Из грусти плел самообман,
Пленялся блеском дальних стран,
Спешил,
Тропу в бессмертье торил.
Впускал, в себя
Сомнений жуть
И вил гнездо своей гордыни,
И бороды белесый иней
Вдыхал, любя,
Как жизни суть.
Злословил важно —
Нет, не скрою…
Ну вот и все — таков итог.
Пора переступить порог,
А страшно:
Что за той горою?…
Ноктюрн
Откройте быстрее окна —
Дождик дрожит от стужи,
Впустите его быстее,
Иначе умрет он в луже,
Не будет стучать по крышам,
Не будет шуршать листвою
И реку поить не будет
Своей дождевой водою.
И не умоет город,
Не улыбнется солнцу,
Не захлестнет жасмином
Темно-лиловый воздух;
И перламутр неба
Не обласкает душу,
Ушедшую до рассвета
Мелодию капель послушать…
Рассвет поднимает веки,
Вползая в притихший город,
И в лужах осколки неба
Дрожат, излучая холод.
Вы слышите, до ледь стучится
В холодной зыбкости рани,
Впустите его погреться,
Он ветром ночным изранен.
Откройте быстрее окна —
Дождик дрожит от стужи,
Впустите его погреться,
Иначе умрет он в луже.
* * *
Я сам себе стихи пишу
И их себе преподношу,
Затем себе читаю их
И говорю: неплох мой стих!
Вот так и вью гирлянды слов,
Вплетая рифмы из коров,
Цветов, собак, ушей, волос,
Веселых слов и грустных грёз,
Из рек, озер и камышей,
Из кошек, птичек и мышей,
Из суеты сует, из глаз,
Смотрящих искоса на нас…
О, если б знали, что за «фу»
Вложил поэт в свою строфу,
То никогда бы, ни за что
Не вздумал их читать никто!
* * *
Уйду я тихо, но английски,
Не хлопнув дверью напоследок,
Оставив и врагов и близких,
И получив названье — предок.
Уйду безропотно, беззвучно,
Без сожалений и прощаний,
Обрезав нить собственноручно —
Не жизни, а воспоминаний.
А звезды будут так же ярки,
Луна росой лицо умоет
И дуб в Александрийском парке
Весной объятия раскроет.
Акации вздохнут листвою,
Наполнив ароматом лето…
Лишь жаль, мой Ангел, нас с тобою,
Отчасти. Но здесь не про это.
Последний поезд
Качаясь в сумраке вагона,
Глядишь в замерзшее окно
На уходящие перроны
И шпал бегущих полотно.
А с неба тянется лучами
К старинным перстням на руках
Звезда с горящими очами
И тихой грустью в волосах.
Стучат колеса. Переезды
Мелькают в свете тусклых ламп.
Водовороты черной бездны
В глазах напротив — дамы-вамп.
Лицо вуалью полустерто,
Недвижима под тканью грудь
И смертной судоргой аорта
На шее бьется лишь чуть чуть.
И ночь мелодией на скрипке
Все погружает в грустный флёр.
Вползая в сумрак вязко-зыбкий
Звучит тональностью минор.
А змеи пальцев оживают.
Лаская чашечку кофе,
И блики на губах мерцают,
Как пламя аутодафе.
Стучат колеса. Дальше, дальше…
Рвет поезд сумрак впереди.
Душа, уставшая от фальши,
Клубком свернулась на груди.
В руках погасла папироса,
В замерзшее окно глядишь
И в голове одни вопросы:
Куда? Зачем? Берлин? Париж?