Из архива Лавренева Б.А.
(Подготовка к публикации и комментарии В.В.Мусийко)
После смерти Б. А. Лавренева его вдова Елизавета Михайловна начинает передавать архив писателя в Херсонский краеведческий музей. Большая часть архива, состоящего из фотографий, писем, записных книжек, рукописей и различных документов, легла в основу экспозиции музея-квартиры Б. А. Лавренева. Мы предлагаем вашему вниманию те из них, которые помогают глубже понять отношения писателя с женой, родителями, коллегами.
Первую группу документов составляют письма к жене — Елизавете Михайловне Лавреневой (Гербаневской). Написанные в разные годы, из разных мест, шутливые и серьезные, иногда подписанные вымышленными именами, эти письма стали своеобразным дневником, которому автор доверил свои чувства и переживания, в них звучат имена родителей, друзей и знакомых писателя.
Письма к жене не только ценный источник сведений о событиях и людях, это — гимн любви и нежности. Незаурядная женщина, актриса театра Таирова, позже — инженер, Елизавета Михайловна вызывала восхищение своей красотой и умом. Она была дружна с писателями и художниками, поэты посвящали ей стихи. Квинтэссенцией чувств писателя к своей жене, является письмо, датируемое 10 октября 1932 года (впервые напечатано в Собрании сочинений Б.Л.Лавренева в 1995 году).
Будучи ангелом-хранителем писателя при его жизни, Елизавета Михайловна после смерти мужа помогала в создании музея, а последней данью памяти Б. А. Лавренева было издание 8-томного собрания сочинений.
Сохранились свидетельства о трогательном отношении писателя к детям. Шутливая «Ода Петру Александровичу Штейну» посвящена маленькому сыну драматурга Александра Штейна, с которым Б. А. Лавренева связывали дружеские отношения.
В документах часто упоминается имя сына писателя от первого брака — Юрия, который некоторое время жил в Херсоне у родителей отца. Не случайно первая часть завещания А. Ф. Сергеева обращена к внуку.
Следующая группа документов — это письмо родителей писателя, завещание и отрывок из дневника отца. К сожалению, не сохранились письма Б. А.Лавренева к родителям, и об их отношениях можно судить по автобиографиям и письмам к жене.
Б.А. Лавренев всегда отмечал большое влияние родителей, и особенно отца, на формирование своих взглядов и принятие решений в детские и юношеские годы.. Поэтому документы, содержащие сведения ив отношениях в то время, когда родителям была необходима поддержка сына, и их характеристики уже состоявшегося писателя особенно трогательны и интересны.
В третьей группе документов представлены отрывки воспоминаний о встречах с Б. А. Лавреневым известного херсонского художника Г. В. Курнакова и письма К. Г. Паустовского, М.М.Зощенко, художника В. М. Конашевича (письма двух последних приурочены к празднованию 25-летия творческой жизни Б.А.Лавренева).
I
ПИСЬМА Б.А.ЛАВРЕНЕВА К ЖЕНЕ
1. Елизавете Мухаммедовне Гербаневской Мухтар-Петя Тютиков
14 сентября 1931 г, Одесса.
«Бывало пушка заревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.»
Евгений Онегин гл. IX.
Пушка больше не грякает, Пушкина в Одессе уже нет, а у его памятника по вечерам продают порнографические открытки, в чем мы с Олешей вчера собственноглазно убедились, гуляя.
«Sic transit gloria mundi» (Так проходит слава земная — прим. редактора)
Утро сегодня замечательное, синее, вымытое и солнце шпарит. Очень жалею, что его нельзя отправить посылкой в Ленинград.
Сейчас звонил на пристань, справлялся будет ли вечером работать машина «Котовского». Иронии не поняли и с достоинством ответили, что будет. Значит выеду, но еще не значит, что доеду.
Херсон сделался для меня чем-то вроде сказочного острова Синдбада морехода, на который могут попадать только праведники. Но гак как я женат па магометанке — питаю скромную надежду добраться до этого треклятого места. Подумать только, что я мог выехать 12 и не сидеть Буридановым ослом целые сутки в «маме».
Меня постигло еще одно горе. Кроме туфель, я забыл, конечно, зубную щетку. Ты понимаешь всю глубину моего отчаяния в сознании того, что в республике зубная щетка синоним Синей Птицы. Я уже хотел подать в здешний загс прошение о переименовании в Чернозубова, но представь… мне удалось найти щетку.
О, дорогая, я привезу ее тебе показать. Это те самые щетки с деревянными ручками, которые айсоры в Ленинграде употребляют для намазывания гутталина. Если по возвращении моем ты увидишь, что у меня изо рта растут две дюжины носков ботинок — не пугайся. Я должен предупредить об этом заранее, зная о твоей беременности.
Только не знаю продолжать ли употреблять хлородонт или купить уже сразу желтый крем.
Сейчас отправляюсь пить кофе, как делал в свое время Пушкин. Боюсь, что кофе будет тоже порнографическое.
Настроение у меня, ей-богу, становится веселее. Я на все махнул рукой и, наверное, начну выкидывать номера.
В Херсоне я, вероятно, устрою вечер с глотанием шпаг и буду писять до десятого ряда в качестве главного номера. Если меня пришлют тебе через милицию это будет естественным концом моих странствий. С парохода «Котовский» я дам знать тебе о состоянии машины.
Целую, обнимаю. Allo, allo, говорит
Бусь 53, на волне 1000 метров. 14/IХ — 31.
2. Елизавете Мухаммедовне Мухтар-Бей Гербаневской
15 сентября 1931 г, Херсон.
Роза Персии, вместилище добродетели!
Да откроются Ваши бесценные уши, как открываются на заре цветы в райских садах. Внемлите без гнева козлиному блеянию Вашего ничтожного раба. Возвещаю Вам наше прибытие в вилайет сонного Хера. Застали мы родителей наших в образе священных мумий прославленного Тутанхамона и супруги его великой царицы Египта Анхес-эн-Амон, но без пышного убранства фараонов.
Маленькая деточка, я дурачусь, а на самом деле то, что я застал, ужасно. Мать сравнительно мало изменилась — такая-же воблочка, как и была. Но отец страшен до слез. Вообрази себе суковатую и очень длинную палку из желтого дерева, к верхушке которой приклеены остатки белого пуха и которая не может пройти одного шагу, не шатаясь, и ты получишь полное представление о нем. И на этой страшной палке не менее страшные, замученные и выцветшие голубые глаза.
Ты знаешь, маленькая, я человек довольно иронический, но это меня прошибло до мозга. Я прямо не могу на него смотреть. Это Лазарь, по недоразумению и недосмотру милиций, бродящий без гроба. Между тем папкой, которого ты знаешь, который носился, как арабский конь по Херсону и Ленинграду, и этим немыслимым скелетом нет ничего общего. Он прямо пугает меня и к нему страшно дотронуться — вдруг сломается.
Да — укатали сивку крутые горки — пришел конец самому живому из людей, которых я знал.
Очень это тяжелое зрелище, моя родная.
На этом кончу письмо. Устал, раскис, нервничаю. Крепко тебя целую, мое солнышко и беспутного Юриуса тоже.
Твой Бусейн.
Утро 15 сент. 1931.
3. Елизавете Мухаммедовне Мухтар-Бей Гербаневской
17 сентября 1931 г, Херсон.
Здравствуй, сокровище Багдада, старшая дочь пророка.
Второй день мои презренные руки не выполняют условия проигрыша писать тебе дважды, ибо весь день я занят домашними обязанностями. У виновников моей грамотности до дыр развалилось все хозяйство и я занят его починкой — паяю, сколачиваю, склеиваю и чищу. Не дом, а «Разгром» по Фадееву. Вчера, отмывшись от работ пошел к графу Блятиславу, но он оказался по обыкновению в командировке. Просидел вечер у Катюшки, которая стала совсем старой каргой и трудно даже узнать в ней розовую и пышную булочку Кэт, покорительницу сердец. Мы перебрали в памяти двадцать лет, вспоминая одно за другим и одних за другими… Но «многих нет, а те далече».
Город, как могила, где при каждом шаге трещат под ногой кости воспоминаний. Этот хруст страшно раздражает. Думаю, что если бы мне пришлось прожить в Херсоне больше месяца, я бы тихо и прочно сошел с ума от воспоминаний.
Сегодня отбуду еще официальные визиты к Архангельским, Олецким и еще кому-то.
С завтрашнего же дня наступает покой и до 21-го уже никуда носа не высуну до самого вступления на палубу парохода.
Со стариками не приложу ума, что делать дальше. Они стали беспомощны, как грудные дети. Если у нас в Солыдах наладится окончательно с домом, может быть поселю там батька в качестве счетовода и ключаря.
Вообще, мрак и жуть.
Денег у меня осталось в самый обрез — только-только доехать до Ленинграда. Рассчитываю каждую копеечку.
Приехала-ли Женя и что у нее обнаружилось: — дочь или сын? Хотя в таком «возрасте» не разберешь.
Очень я тоскую но Вам и но дому, дорогие. 21-ое число, день посадки на пароход кажется бесконечно удаленным.
Целую крепко тебя, солнышко.
Твоя Буся.
17/1Х — 31.
4. Елизавете Михайловне Гербаневской
10 октября 1932 г. Гагры.
Ясненький мой сероглазичек!
Вечером так хорошо и ласково думается о тебе. Слонимский ушел гулять с Дусей, я сижу один и смотрю на твою детскую карточку.
Хорошо мне, тепло и так волнующе больно. Вижу твои пушистые волосы, детский открытый лобик, смешной бантик, пухленькие щечки и томительно горько жалею, знаешь о чем. О том, что между нами легла глупая разница лет и что я не знал тебя с детства.
Мне хотелось бы, чтобы мы с тобой росли, рядом, вместе от детской постельки до взрослости, чтобы я мог знать и помнить твои первые шаги, твои девчонкины шалости и забавы, чтобы мне была твоя первая влюбленность, твоя первая любовь.
Как много утеряно и растрачено обоими в блужданиях по неудобной кочковатой земле и как сжимается сердце в сознании того, что осталось дышать и жить тобой так мало, когда можно было полниться этой незакатной радостью всю жизнь.
А может быть так и лучше, так и надо.
Может быть для того, чтобы с такой небывалой остротой и ясностью почувствовать пронзительную силу настоящей любви, нужно было пройти трудной дорогой, через тернии и волчцы.
Может быть, дорогая. А все-таки жаль, что мы не бегали с тобой вместе на каком-нибудь солнечном дворике и не лепили пасочки из влажного, прилипающего к пальцам песка.
Во всяком случае, пришла и до радостных слез волнует гумилевская строфа:
И таинственный твой собеседнику
Вот я душу мою отдаю
За твой беленький детский передник
За разбитую куклу твою.
Любовь (с большой буквы «л») любовь сделала меня новым человеком, Зайчик мой родной.
Даже уже сам о себе я смею теперь сказать, что я стал хорошим. Земно кланяюсь тебе за эту благость, за эту радость, за это воскресение.
Твой жених, возлюбленный и муж Буби!
Я люблю тебя, ясная.
Вечер 10-го окт.Гагры.
5. Елизавете Михайловне Лавреневой
1 июня 1955 г. Гурзуф.
Дорогой Зайчушечка, наши телеграммы, очевидно, встретились в пути, п.ч. я послал тебе свою в 10 утра, а твою получил в 12. И очень успокоился, что ты уже дома и все благополучно, а то все время шевелился какой-то подспудный червячок беспокойства о тебе.
Живу я тут хорошо, братья художники приняли меня в свою семью по-братски, приветливо и дружелюбно и мне гораздо приятнее здесь, чем было бы в любом привилегированном санатории, или в наших литфондовских притонах с принудительным ассортиментом мадам Кожевниковой, Толстой и Пешковой.
Здоровье в удовлетворительном состоянии. Немножко трудно было первые дни ходить в гору, а теперь уже приспособился, да иначе здесь и не проживешь, т.к. весь Гурзуф состоит из горок и горушек.
Я набрал уже целую картинную галерею, из которой часть привезу с собой, а часть получу в Москве. С собой везу вещи Глушенко, Короткииа, Прохорова, два великолепных этюда ярославского художника Трамзина, который по таланту не хуже Поленова или Архипова, рисунок Короткина, а в Москве мне еще предстоит получить нечто от Б. Яковлева, Соловьева, Тарана, Афанасьева, Утехина. Так что придется развернуть в доме филиал Третьяковки.
Сам пишу мало — что-то мне не удается крымский пейзаж. Написал пока только два этюда — один хороший — один средненький.
Вчера вечером состоялась прощальная отвальная уезжающей группе маринистов с выступлением ансамбля краски и ласки. Было очень смешно и весело.
Погода по-прежнему стоит очень неровная — один день тепло, на другой стучим зубами от холодюги. Удовольствия окунуться в море верно не испытаю, т.к. вода ни разу еще не подымалась выше 140, а я даже в здоровые времена такой холодной водички не любил, а сейчас и подавно подумать о купаньи нельзя.
Выезжаю я домой 11-го ленинградским скорым, который приходит в Москву 12-го числа в 11.30 вечера. Дополнительно телеграфирую.
Перед отъездом я оставил у тебя на зеркале в конверте газовые квитанции, не потеряй их, котик, — они будут очень нужны.
Домой очень тянет, соскучился я по тебе и Алешеньке и хочется скорее увидеть моих дорогих.
Целую тебя, колосочек мой, будь здорова, скоро встретимся. Привет всем нашим домочадцам, друзьям и приживалам.
Твой старый Бубаст.
1 июня 1955.
II
ДОКУМЕНТЫ И ПИСЬМА РОДИТЕЛЕЙ ПИСАТЕЛЯ — МАРИИ КСАВЕРИЕВНЫ И АНДРЕЯ ФИЛИППОВИЧА СЕРГЕЕВЫХ
[1932 г.] Херсон.
1. А.Ф. и М.К. Сергеевы — Б.А. Лавренееву
Здравствуйте дорогие дети — Бобинька и Заинька!
Деньги и вещи получили в исправности. Извиняюсь, что, находясь в положении должника у базарных торговок, и не дождавшись подкрепления Вашего, написал за два дня до получения его краткое письмецо с песней «Лазаря». Теперь-же наше самочувствие улучшилось на все 100% и в дальнейшем (в…..) этого казуса не случится. Отчасти это произошло потому, что Ты, милый мой сынуха, не мог в декабре прислать 100 р, а только 50, а потому я не успел сократиться до минимума, хотя при теперешней дороговизне это почти невозможно.
Очень благодарны за присланное платье и деньги, крепко целуем за оказываемую нам помощь, которая избавляет нас от материальных и иных бед. Пусть Вам обоим Фортуна вознаградит десятерицею во всех Ваших делах — литературных, семейных и материальных.
Посылая Тебе, Бобик, свой семнадцатилетняго возраста костюм, я последний раз мысленно пережил все наши с Тобою семейные события, вес радости той жизни, которую мы прожили за этот период, молчаливым свидетелем которой и был костюм, оставшись совершенно невредимым. Носи, дорогой сын, на здоровье, желаю и Тебе прожить с ним хорошую жизнь свою и литературную славу.
Придется, вероятно, Тебе иметь дело с портным, чтобы перешить на модный фасон и пригнать брюки по Твоему «пузу», употребив для этого жилет. Присланный-же Тобою костюм хорош по качеству и красив по цвету, хотя тоже не новый, как и мой. Мне также нужно будет пригнать Твои брюки по моему «пузу», которого нельзя увидеть простым глазом, а только под микроскопом.
Однако я и в нем буду иметь вид «буржуа». Еще и еще раз целую и благодарю. Спасибо Также и за струны, которые будут служить мне не менее полгода. Еще просьба: когда-либо придет «в утильсыровинное» состояние Твое пальто и ты задумаешь сделать себе новое, то пришлешь мне его, т.к. мое «военное» придет к тому времени в ветхость, шубенку-же Твою ношу лишь в очень холодные дни и не на базары. В следующую посылку жду книг Твоих (5-й том, «Враги» и прочее, что есть и нам нужно). Еще раз целую Вас обоих и желаю быть здоровыми. Юрочке привет и поцелуй.
Батько А. Сергеев
P.S. Жоржик ответил на мое письмо спокойно и мило. Пишет, что был с Заей в ее театре, видел хорошую пьесу и очень хорошее исполнение Заинькой своей роли.
До свиданья, мой друг дорогой и любимый всегда. Передаю перо мамуньке.
Спасибо, родненькие, за все присланное. Уж очень это парадные для меня вещи и как-то они даже не подходят к моему старческому виду. Из черной материи выйдет юбка на славу — легкая и теплая. Посылаю, Бобик, тебе носки, которые я взяла для починки. Забрала я их 8 пар; из них 4 пары оставила отцу, а которые получите возвращаю. А также посылаю Юрию сорочку, переделанную из его двух малых на одну большую.
Узнали из «Красной», что задумал ты писать о Магнитогорске. Значит собираешься туда поехать? Смотри, не забудь прислать оттуда свой адрес. Последнее время начинаю хворать, так что приходится иногда и полежать, а папа, бедный, должен был даже готовить обед под моим руководством. Чувствую ужасную слабость, хожу и шатаюсь. Сказываются мои лета. Авось, как-нибудь поскрипим. Целую, мои родные. Вас всех.
Мама.
2. Отрывок из дневника отца
1928 г. Херсон.
Видели «свой Разлом». Пьеса очень интересная и немного иносказательная. Жаль, что ни сцена театра, ни артисты его не были на высоте. Благодаря таланту Бориса мы, родители, сделались объектом внимания херсонцев, в особенности всех знакомых и даже незнакомых. В день нашего присутствия в ложе театра, предоставленного нам директором театра безвозмездно, артисты просили даже нашего знакомого — Сережу Шабанова — показать им родителей Лавренева. Несколько душ заходили в антракте к нам в ложе, жали нам руки, поздравляли с талантливым сыном, да еще херсонцем, и с восторгом объявляли об удовлетворении их таким хорошим произведением. Мы, конечно таяли и благодарили.
Вообще все сочинения Б. мне очень нравятся тем, что в них отсутствуют длинноты, язык яркий, бойкий, содержание осмысленное, ни кокетства ни кривляния также нет, как это бывает у многих современных писателей.
3. Письмо-завещание отца писателя
Дорогому и милому сыну Борису Лавреневу.
Вскрыть после моей смерти.
А. Сергеев
Папа скончался 20 августа 1932 года в 4 ч. утра
Борис Лавренев.
Дорогой и единственный внук Юрий!
Я и бабушка очень любили и воспитывали до 5 лет в то тяжелое время, когда папа был призван на войну, а мама еще раньше оставила Тебя у нас.
До конца своей жизни, я, как и бабуся, любил и люблю Тебя, ожидая всегда времени, когда я увижу Тебя взрослым, умным и дельным гражданином СССР, а также хорошим, нежным, добрым и полезным сыном отцу и Зае. Надеюсь, что мои ожидания оправдаются еще раньше моей смерти и, быть может, обрадуют меня.
Живи долго, будь счастлив в своей жизни, холи и жалей своего папу, как это делаем мы и он с Заей для Тебя. Посылаю Тебе прощальный свой крепкий поцелуй и исчезаю с поверхности нашей планеты навсегда. Прощай. Помни и о бабушке, оказывай ей помощь.
Твой дидусь А.Сергеев.
Последнее «прости»!
Дорогой, милый, славный и любимый мой сын Борис!
Произнося эти слова в последний раз в своей жизни, я с глубоким сожалением и с последним биением сердца расстаюсь с Тобою, дорогое и незабвенное мое дитятко!
Ты, Бобик, был в моей заурядной жизни светочем, отрадою и единственною наградою судьбы за все страдания, пережитые мною в детстве и юности.
Данное Тебе мною и мамой воспитание и образование, плюс Твои способности, поставили Тебя в ряды незаурядных писателей России, жаль только, что современная эпоха Тебя ограничивает в творчестве. Наши о Тебе заботы окупились: Ты, Бобик, стал для нас поддержкой до конца нашей жизни, за что глубоко Тебе признательны. Пусть судьба вознаградит Тебя сторицей, пусть слава писателя не меркнет, а крепнет до конца далеких еще дней Твоей жизни.
Живи красиво и долго, счастливо, не болей, береги себя, Заю и Юрочку, а осиротелую, дряхлую и беспомощную маму свою, после моей смерти, приюти либо у себя, либо у того, у кого она пожелает, и заботься о ней до конца ее жизни, она, верно, скоро последует за мною.
Дорогой сынуха! Я оставил у мамы свои «дневники», попроси у мамы, почитай, если прочтешь где-либо в нем горькие по отношению себя строки; не огорчайся, если они высказаны мною, быть может, пристрастно, — человека без ошибок не бывает.
Оставляя земную свою юдоль, прошу похоронить меня без духовенства и просто, т.к. религиозным я никогда не был, но не осуждал и религиозных, считая их верование делом личной совести.
Дорогая и милая Заинька!
Вам я посылаю свой последний привет и поцелуй, а также и благодарность за то, что Вы единственная из трех Бориса жен, в первый свой к нам визит, отнеслись к нам, старикам, как к матери, приласкали и оказали нам внимание, и с этого времени мы как бы ожили, почувствовали, что у нас, кроме сына, есть еще и дочь.
Если Вы, дорогая Зая, искренно любите моего Бобика, в чем я не хочу сомневаться, то окружайте его заботами и лаской, поддерживайте его бодрость духа в семье и в работе, в чем Бобик по своему характеру нуждается. Продолжайте также терпеливо и снисходительно заканчивать воспитание и образование Юрочки, которому передайте мою просьбу стремиться стать честным, стойким и хорошим общественным работником и заботливым сыном по отношению папы и Вас.
Итак, мои дорогие и незабвенные Бобик, Заинька и Юрочка примите мой заочный и предмогильный поцелуй. Последний раз мыслю и говорю с Вами и проливаю слезы над этим письмом. Будьте здоровы и счастливы.
До свиданья навсегда!
А.Сергеев
20/IХ-30 г. 1 час ночи.
Иду спать, совершенно расстроенный нервно и физически.
Р.S. Дать почитать завещание маме.
III
ПИСЬМА И ВОСПОМИНАНИЯ
1. М.М. Зощенко — Б.А. Лавреневу
27 мая 1937г. |Ленинград|.
Дорогой и многоуважаемый Борис Андреевич!
Сердечно и от души поздравляю Вас с днем Вашего юбилея.
Ваше литературное мастерство я высоко ценю и с давних пор состою Вашим поклонником.
Позвольте пожелать Вам дальнейших успехов в Вашем творчестве!
Искренне сожалею, что по болезни не могу лично приветствовать Вас.
Крепко жму руку.
Мих. Зощенко
27/V-37.
2. В.М. Конашевич — Б.А. Лавреневу
|26 мая| 1937г. [Ленинград].
Дорогой Борис Андреевич!
Шлю Вам сердечное поздравление с юбилеем и крепкое, дружеское и благодарное рукопожатие.
Знаете ли: я читаю только Диккенса и Чехова, а из советских писателей тех, которых мне приходится иллюстрировать, т. е. в порядке, так сказать, принудительного ассортимента. Только Вас (да еще Зощенку и Федина) я читаю по собственному влечению, — читаю с большим интересом и удовольствием.
Любящий Вас крепко
В. Конашевич
3. К.Г. Паустовский — Б.А. Лавреневу
Москва 10/ VI-39
Лавренев Борис, дорогой, ради всего святого не сердитесь на меня за мое «дурное поведение». Я — рецидивист. Даже из гимназии меня два раза исключали за «необоснованное поведение» и «писание декадентских стихов на уроках закона божьего». У меня есть смягчающие вину обстоятельства, но я не буду говорить о них. Вы мне все равно не поверите.
Боюсь, что сейчас мой отзыв о чудесном старике докторе Твердынтском уже не нужен. Но все же я должен написать Вам, что Твердынский очень помог мне, пожалуй спас меня, летом 1937 года, когда я валялся один в жестокой малярии в номере «Европейской гостиницы», в чужом городе. Я был поражен и тронут его заботливостью. Твердынский приходил ко мне по несколько раз в день и если бы не он, то я не знаю, чем бы все окончилось, — припадки шли непрерывно один за другим и я был совершенно беспомощен. Если Вы увидите Твердынского, то передайте ему мой привет и величайшую благодарность.
Я написал о Ленинграде — «чужой город». Это, конечно, ложь, — ничего более чужого и равнодушного, чем Москва, нет, по-моему, во всем мире.
Я завидую Вам. Я бледнею от зависти, — Вы живете в Ленинграде и Вы пишете Крымский рассказ. Но, честное слово, я тоже напишу рассказ о содружестве — том содружестве, которое началось в Ялте и не должно исчезнуть бесследно.
Кстати, Симонов Константин написал великолепные стихи о дружбе и об английском кладбище в Севастополе («Заржавленные кипарисы» стоят «как тесаки»). Рыльский Максим (совершенно пьяный) сказал блестящую речь на Киевском пленуме. «Лучший способ подражать великому писателю — сказал Максим — это быть оригинальным». Это — просто и прекрасно. Я радуюсь этому потому, что, как Вам известно, и Симонов и Рыльский являются кавалерами одного с нами «ордена колючего каштана».
На днях я должен был быть в Ленинграде, но все сорвалось, 7-го заболел мой сын (пасынок). Сейчас уже четвертый день, но врачи до сих пор не могут поставить диагноз. Все симптомы брюшного тифа. Мальчик мечется в сильном жару. Много тревог и забот. Очевидно, все же это не тиф, а очень острый колит. Из-за болезни поездку в Ленинград придется отложить пока все не выяснится. Болезнь разрушила все летние планы.
В Москве дул самум. Все обесцвечено, все в шершавой пыли, город к лету опустел — один Гехт Семен уныло бродит по прокуренным издательствам, а Роскин Александр судорожно зарабатывает сантимы на Солотчу. Дерман Ибрагим все ковыряет Чехова. Он — чудесный (Дерман).
Привет Алисе Рамзетти.
Ваш Паустовский Константин.
Да. Рассказ для «Краснофлотца» я обязательно напишу, но немного позже, — сейчас очень трудно.
II/VI — Мальчику очень плохо — ночью температура доходила до 410 Врачи (хорошие) еще ничего не знают. Когда все выяснится — напишу Вам не такое безалаберное письмо, как это.
4. В.П. Катаев — Б.А. Лавреневу
4 мая 1953г. Москва.
Ваше превосходительство!
Вам хорошо. Вы имеете звание. Вы — академик. Вы герой. Вы мореплаватель. Вы даже в некотором роде, плотник. А у меня нет звания. И получить его за литературную деятельность нет никакой возможности. А без звания в наше время человеку — труба. Поэтому я решил временно переквалифицироваться. Получу ученую степень кандидата технических наук и вернусь в родную литературу. Напишу большой роман «Мездра», комедию «Без нафталина» или что-нибудь в этом роде и тогда, авось, выйду в люди и буду иметь право как и Вы, Ваше превосходительство, подписываться:
академик Валентин Катаев.
Москва
4 мая 1953 г.
5. Отрывок из воспоминаний художника Г.В. Курнакова
1975-1976 г.г. Херсон.
Трудно вспомнить то, что было 65 лет назад. Многое забылось, многое завуалировалось в дымке времени, потеряло свою остроту. Но день знакомства с Борисом Андреевичем Лавреневым я помню хорошо.
В тот день я был у художника Ал. Дм. Иконникова в его мастерской. Я пришел на урок рисования со своими работами.
Сообшение Иконникова:
«Должен прийти талантливый юноша гимназист со своими работами, тогда сообща будем рассматривать их».
Вскорости пришел Лавренев /тогда Б. Сергеев/ высокий, стройный, в очках гимназист, интересная, притягивающая к себе внешность, с хорошими манерами воспитанного юноши. Сообща рассматривали работы, анализировали, получали новое задание…
Борис Андреевич мечтал посвятить себя живописи и после гимназии поступить в московскую школу живописи, ваяния и зодчества, где в то время учились Бурлюки и Маяковский, но пошел но другому пути, хотя по живописи он работал в течение всей своей жизни.
…Обладая разносторонней одаренностью широкого охвата, он отличался работоспособностью, настойчивостью. Писал стихи, прозу, был постоянным посетителем библиотеки, театра…
…Увлекался он спортом, был хорошим яхтсменом.
Ценной отличительной особенностью его была скромность, отсутствие зазнайства. Он был остроумен, находчив, вносил оживление, интерес. Был отзывчивый, хороший товарищ, готовый всегда помочь.
Общение с ним я считаю светлой страницей моей жизни.
Светлую память оставил он о себе, как талантливый писатель, хороший, отзывчивый товарищ. Херсон может гордиться своим замечательным земляком.
IV
СТИХОТВОРЕНИЕ Б.А.ЛАВРЕНЕВА.
Привет Петрухе от Барбоса!
Желаю маму не сердить!
Штанов не рвать и без износа
Ботинки по году носить.
Желаю каждый день Сережке
Пять шишек кряду набивать,
Хвост выдрать грибачевской кошке
И Тимку за уши таскать.
Желаю папину машину
Всю по кусочкам разобрать,
Но в остальном ты дисциплину
Обязан строго соблюдать.
Здоров, Петруха будь отменно,
Всегда будь весел, не тужи
И, умоляю, непременно
С Барбосом, как теперь, дружи.
Не попадайся жизни в лапы,
А сам в клещи ее бери.
Пиши, коль сможешь, лучше папы,
Но меньше мамы говори!.
Писал в лето 1951.
Дядя Барбос