Праздник козлодрания
Хорошо запомнил я и прошедший на огромном выгоне у комендатуры национальный таджикский праздник козлодрания. Проведен он был после многих лет запрета, скорее всего, благодаря улучшению взаимоотношений с Афганистаном. Да и мудрено было бы не запомнить это душераздирающее зрелище, когда чуть ли не полтысячи всадников на косматых полудиких лошаденках одержимо пытаются схватить, вырвать у других, не отдать никому и забросить в круг окровавленную тушу молодого козла.
Почему этот праздник решили провести в комендатуре, на выгоне, где обычно занимались выездкой и объездкой; я не знал, но, по-видимому, такого большого выгона нигде в округе больше не было.
Праздник был объявлен на воскресное утро. Думаю, в нашем городке никто до конца не представлял, что это окажется за праздник. Старожилы, видевшие его когда-то, до запрета, пытались что-то рассказывать, но их, по-моему, никто не слушал, да и видели они когда-то кишлачные праздники, в которых участвовало три-четыре десятка всадников и сотня-другая зрителей.
В свое время «козлодрание» запретили из-за массовых травм и увечий, его сопровождающих. Всадники в ходе этой игры часто приходили в большое неистовство и совсем переставали контролировать себя. Игра превращалась в жестокий кровавый спорт, где каждый стремился выиграть любой ценой. То, что первым погибал разодранный руками молодой козел или козленок, который живым бросался в толпу ожидавших всадников, было еще ничего. Часто под копытами лошадей погибали упавшие всадники и неосторожные зрители, а уж о поломанных ребрах, оторванных ушах, выбитых глазах, вырванных бородах и перебитых конечностях никто особенно не беспокоился. Это было неизбежно.
Хотя начало «козлодрания» было назначено на десять часов утра, уже с рассвета к выгону из ближайших кишлаков на ослах, лошадях, яках и пешком двинулись сотни зрителей и участников грядущего мероприятия. Везли с собой вязанки хвороста, казаны, бурдюки с кумысом, мешки с рисом, живых и разделанных баранов. Скоро значительная часть выгона задымилась кострами, на которых жарилась баранина, варился плов, и вокруг которых сидели с пиалами в руках многочисленные зрители. Казалось, что это большая орда кочевников остановилась на свой походный привал, и не хватало только толп невольников и блеска оружия, чтобы это выглядело совсем натурально.
А толпы все прибывали. О нас, мальчишках, в этой сутолоке почему-то забыли, и мы целой группой во главе с Сашей собрались на плоской крыше большого каменного склада боеприпасов, который стоял немного в стороне и охранялся часовым.
Был удивительно ясный маловетренный день, и обзор с крыши был отличным. Было интересно видеть все это огромное скопище одетых в яркие праздничные одежды людей и разномастных лошадей, ослов и яков. А из темных ущелий, окружавших плато со всех сторон, появлялись все новые и новые отряды и группы всадников из дальних кишлаков, отстоящих за 40-50 километров от комендатуры.
Зрелище и в самом деле напоминало времена войны с басмачами. Сначала из ущелья выезжало несколько всадников с огромным красным знаменем, а за ними, шире разъезжаясь по плато с узкой горной тропы, вытягивался весь отряд в 30-40 человек. Подъезжая к комендатуре, они все враз пришпоривали своих лошадок и с громким гиканьем неслись к выгону, стараясь опередить такой же конный отряд с красным знаменем, вынырнувший из ущелья с другой стороны плато. Раздавались громкие приветственные возгласы, начинались объятия, рукопожатия, и тут же начинали дымить новые костры и устанавливались на них огромные котлы для плова, возле которых возникала новая суета и толкотня. У костров быстро и умело резались привезенные на седлах с собой бараны, и часто еще не освежеванная обезглавленная туша подвешивалась над котлом, чтобы в него стекала баранья кровь.
Особую зрелищность всему этому огромному табору придавали красные знамена, рдевшие, развеваясь, на легком ветерке между костров и на дальних дувалах. В то время каждый колхоз, колхозная бригада, сельсовет и даже школы имели свои красные знамена. Теперь все они оказались на выгоне, придавая и без того редкому зрелищу особую красочность.
Идти к толпе, стоящей у длинной белой веревки, разграничивающей игровое поле и часть выгона, предназначенную для зрителей, не хотелось. Хотя где-то там находились и наши родители с младшими детьми, было понятно, что с крыши будет лучше видно все состязание, да и мелкие группы опаздывающих конников, спускаясь с гор, продолжали стекаться к комендатуре со всех сторон и наблюдать за ними в бинокль было интересно. Только ненадолго забежав домой за сильным отцовским биноклем, я с минуту постоял возле штаба, где отец отдавал распоряжения комендантскому взводу стать конно у белой веревки, растянувшись цепью, чтобы предохранить почти трехтысячную толпу зрителей от наскоков соревнующихся всадников.
Несколько солдат-таджиков попросили разрешения принять участие в игре на своих рослых и породистых конях, но отец не разрешил.
Скоро я опять стоял на крыше, разглядывая всадников и зрителей в бинокль. Послышались какие-то возгласы и всадники, принимающие участие в состязании, начали строиться за белой веревкой. На расстеленный ковер немного в стороне от них уселось несколько белобородых стариков, составлявших как бы судейскую коллегию. А на другом ковре разместили и призы победителям. Светился начищенный самовар, стоял большой малиновый приемник, полуразвернутым лежал ярко-красный ковер. Главный же приз — долговязый жеребенок спокойно пасся возле судейской коллегии, привязанный за вбитый в землю колышек.
Как только раздались громкие возгласы, толпа зрителей, бросив костры, котлы с пловом, ослов, лошадей и яков хлынула к белой веревке, вдоль которой попарно растянулись на своих высоких конях солдаты комвзвода.
Высокий белобородый старик в большой чалме начал что-то громко говорить и его одобрительно поддерживал гул голосов из толпы всадников и зрителей.
От отца я уже знал, что такое состязание может стать очень опасным, так как всадники принадлежат к разным родовым кланам, многие из которых издавна враждуют между собой. Речь белобородого рефери, скорее всего, и была направлена на то, чтобы предотвратить возможное столкновение. Те несколько слов, которые мне удалось услышать и понять, указывали именно на это. Особенно запомнились почему-то громко выкрикнутые старцем слова: «Интернационализм» и «коммунизм», произнесенные с таким немыслимым таджикским выговором, что я с трудом их понял, хотя сразу уловил что-то знакомое и много раз слышанное. Здесь, среди этой толпы по-восточному одетых людей в ватных полосатых халатах, широких матерчатых поясах, чалмах и тюбетейках, на фоне окружающих гор и торчащих вдали снежных пиков, эти слова показались мне не совсем уместными и понятными.
Но толпа, скорее всего, так не считала. Речь старика была закончена, и шквал аплодисментов и громких выкриков проводил его на почетное место. На середину майдана выехали два джигита, держащие между собой за передние и задние ноги молодого серого козла. Толпа всадников придвинулась к ним. Сдерживая своих разгорячившихся коней, джигиты закружились на месте, растягивая жалобно блеющего козла, а потом бросили его в толпу. Козел мелькнул в воздухе, и тут же его блеяние утонуло в бешенном вопле толпы. Взвился столб пыли, хотя не выгоревшая еще трава покрывала весь выгон, и сотни коней с взвывающими от азарта всадниками завертелись в бешенном водовороте.
Какое-то время разглядеть что-либо было невозможно. Потом из конского месива вырвалась группа джигитов и, выдергивая друг у друга уже мертвого козла, понеслась в сторону. На секунду она остановилась, так как два джигита, почти разрывая, тянули тушу козла каждый к себе, и их тут же захлестнула толпа конников, смяв и поглотив. Опять вся масса коней и седоков закружилась в каком-то неописуемом хороводе. Потом из этого хоровода выскочил потерявший чалму молодой джигит и, пригнув бритую голову к самой гриве своего верткого поджарого коня, понесся в сторону судей, куда за еще одну белую веревку, как я понял, надо было забросить тушу козла. На скаку он пытался положить окровавленную тушу перед собой на седло, но она сползала вниз и он ее опять подхватывал. Несколько всадников на хороших конях неслись за ним, а остальные темной массой вертелись несколько секунд на месте, не поняв, куда делась туша козла. С края этой толпы вылетело несколько наиболее, по-видимому, быстрых всадников и бросились наперерез огибавшему чью-то упавшую лошадь молодому джигиту. Двое его настигли. Было видно, как один, нагнувшись, схватил рукой за хвост небольшого вороного конька джигита и резко дернул его вверх. Мелькнули вскинутые копыта, бритая голова джигита и вставшие на дыбы жеребцы преследователей. И все это тут же захлестнула дико орущая толпа всадников. Там, откуда она переместилась, валялись, силясь подняться, три чьих-то лошади и, прихрамывая, удирал к зрителям спешенный седок в разорванном халате.
Почему-то при виде этих опрокинутых лошадей и уцелевшего седока у меня мелькнули мысли, что игра пробуждает во всех этих людях стародавние, чуть ли не первобытные, инстинкты того времени, когда предки всех этих людей огромными конными толпами налетали друг на друга в тесных горных ущельях, обезумев, наносили друг другу удары и спихивали с лошадей. Или большой ордой с визгом и бешеными криками неслись в долины на цветущие, утопающие в садах и виноградниках мирные кишлаки предгорья, не щадя ни детей, ни стариков.
Отвлекло от этих мыслей меня то, что толстый Мишка, зазевавшись, чуть не упал с крыши склада, и все бросились его поддерживать. А также то, что на майдане началась всеобщая свалка. Сбившиеся в дальнем его углу всадники, тесня друг друга, хлестали нагайками во всю своих и чужих коней, пытались отыскать заветную тушу козла, от которой оставались одни ошметки. У многих руки и искаженные лица были в крови, и это придавало им особенно устрашающий вид. Из этого конского месива, в котором все хватали и дергали друг друга, вдруг вынеслись несколько всадников и помчались в сторону судей. Скакавший впереди на крупной серой лошади рослый таджик резко толкнул догнавшего его всадника, чуть не выбив его из седла, оторвался от другого, вцепившегося было в него, и, нахлестывая свою лошадь, подлетел к судьям. Грязная изодранная туша упала к их ногам, а потом он, свесившись с седла и почти падая, проволок ее дальше на то победное место, где ей следовало оказаться. Дикий вопль части зрителей потряс воздух, в то время как другая часть сурово и недовольно замолчала. К остановившим своих лошадок всадникам бросились зрители с пиалами кумыса в руках, а победитель вместе со своим конем утонул в толпе восторженно кричащих почитателей.
Правил и условий «козлодрания» никто из нас, собравшихся на крыше, не знал, но они, конечно же, были. Мы уже начали было спускаться с крыши, считая игру законченной, но тут же новый взрыв крика возвестил о новом ее этапе. Зрители побежали на свои места за веревку, рослый таджик-победитель уселся рядом с судьями-стариками, а два джигита повезли к сгрудившейся толпе всадников нового козла, который, видно понимая, что ему предстоит быть растерзанным, отчаянно вырывался и блеял.
Потом он полетел на вытянутые руки всадников и опять замелькали крутящиеся лошади, искаженные лица, взмахи плеток и все огласилось восторженным ревом.
В игре оказалось четыре этапа, в которых, после недолгих перерывов, принимало участие все меньше всадников. Часть из них, уводя своих, по-видимому, травмированных или уставших лошадей, уходили к зрителям, а некоторые лежали на траве за зрительской толпой. Там, сердито что-то крича, распоряжался наш, похожий на моржа, усатый доктор и сухощавый, усатый в подражание своему патрону, фельдшер. Порвав веревку, на зрителей и лежавших пострадавших налетело было несколько десятков всадников, но, сбив несколько зрителей, они все же сумели осадить своих коней.
Всеобщая взвинченность достигла своего апогея. На майдане шло почти сражение, в котором каждый всадник не щадил ни себя, ни своего коня, не говоря уже о соперниках. Истерзанная туша козла превратилась в заветную цель каждого всадника, и в средствах заполучить ее никто не стеснялся. А неистовство зрителей как бы отвечало настроениям всадников.
Победители садились позади судей, и к ним непрерывно подбегали и поздравляли зрители, по-видимому, их родственники и знакомые.
Последний этап выиграл тот самый бритоголовый джигит, который чуть не домчал тушу козла в первой, самой ожесточенной и многолюдной игре. Только теперь он сражался за тушу козла на небольшом кауром жеребчике, по-видимому, пересев на него после вороного. Выиграл он быстро. Пока круговорот всадников, сбившись в кучу, пытался добраться к туше, из их кучи выбрались два всадника и, сцепившись и выдергивая друг друга из седел, поспешили в сторону судей. Один из них судорожно прижимал к седлу окровавленную козью тушу. Всадники, заметив их, с криком бросились в погоню. Первым догнал их бритоголовый и, ловко выхватив истерзанного козла, устремился к заветному месту. Догнать его уже не успели.
Теперь уже игра закончилась полностью. Мы, подгоняя друг друга, спустились с крыши и побежали к месту, где чествовали победителей. Пробиться туда было невозможно. Увидев высокого Эдика, стоящего в группе солдат, я подбежал к нему, и он усадил меня к себе на плечи, смеясь и крича что-то веселое. Все вокруг были возбуждены, и даже на солдат все это зрелище произвело большое впечатление. С высоты Эдиковых плеч я видел, как рослый таджик-победитель первого, самого трудного, этапа получил маленького жеребенка. Два других победителя — ковер и радиоприемник, а бритоголовый джигит, понравившийся мне своей расторопностью и неустрашимостью, — блестящий самовар.
Игра эта, как ни странно, закончилась без каких-либо крупных жертв. Только у двух ее участников были сломаны руки, еще один, попав под копыта, был сильно истоптан, получив переломы ребер, кто-то лишился уха, а еще с десяток ограничились поломкой пальцев, вырванными бородами и ушибами. Покалечено было и с десяток лошадей.
Как потом оказалось, брат Нури Махмуд тоже участвовал в состязании, но выбыл уже после первого этапа. Лошадь его захромала, а сам он потерял в схватке передний зуб. Нури говорил о брате с нескрываемой гордостью, как о взрослом мужчине и, как мне показалось, остро ему завидовал.
Сидя на плечах у Эдика, я наблюдал и вторую часть праздника, когда на специально оборудованной для этого части выгона началась джигитовка и рубка лозы кавалеристами комендантского взвода и инструкторами-объезчиками. Быстро сверкали на солнце клинки и со свистом опускались на воткнутую в деревянные держаки лозу. Срезанные ударом с потягом, верхние части ее плавно падали на траву, а бешено летящий всадник уже заносил клинок над другой. Тут тоже были свои победители и их тоже премировали фотоаппаратами и бритвами.
Это был последний конно-спортивный праздник в моей жизни. Больше ничего подобного я никогда не видел. Запомнились слова Эдика, очень скептически относящегося к коням, конному спорту и всему происходящему, о том, что скоро все человечество пересядет на колеса, а лошадей можно будет увидеть только в зоопарке.