Полевая почта № 39258
В тяжёлые военные годы единственной ниточкой, которая связывала солдата с его далеким домом, где ждали любимые и родные, были письма. Их сочиняли с особой любовью, надеждой и нежностью. Для многих они и по сегодняшний день остаются семейной реликвией, символом того, что связь с родными не должна прерываться никогда, какие бы потрясения ни происходили
Письма являются важным историческим источником. Время жизни письма непродолжительно, и в то же время оно может нести в себе огромное количество информации. Письма, приведённые ниже, были куплены автором на барахолке совершенно случайно. Можно с уверенностью сказать, что информативность этих посланий не вызывает особых сомнений, ведь их писал непосредственный участник событий.
Язык писем обычен, и в большинстве случаев автор описывает (насколько это было разрешено цензурой) бытовые условия, немного ход боевых действий и отношения с сослуживцами. А самое главное – вспоминает, как начинал воевать на Херсонщине. Автор писем – простой парень Михаил, до войны работал на консервном комбинате радистом. Незадолго до войны женился, но несмотря на рождение сына, развёлся с женой. С девушкой Натальей установил переписку только в 1944 го-ду. В одном из писем Михаил сообщает, что с 1943 года он начал переписку со всеми, чьи адреса пом-нил или примерно знал, где эти люди могут жить. Первое письмо, отправленное Наталье, датировано 14 марта 1944 года (цитируем с сохранением орфографии и пунктуации): «Ната ты наверное уже забыла того скромного мальчика с радиоузла завода им. Сталина». Михаил написал ей в надежде, что она жива и находится в Херсоне, «ведь за 3 дня во вхождения в город немцев видел тебя и разговаривал». С родителями до установления переписки с Натальей связь не поддерживал, так как они переселились со старой квартиры на Военный форштадт – на улицу Демьяна Бедного.
Скорее всего, Михаила призвал военкомат в первые дни войны, на что указывают строки письма от 5 декабря 1944 года: «…Ната ты пишешь, что если я приеду домой, то город не узнаю. Начало разрушений я видел еще в первый год войны, даже и моих стараний есть в этом немного. Яхт клуб немцам остался целым, и они стали свозить туда зерно, но им не удалось воспользоваться, ни зерном, ни помещением. Я сам передавал команды артиллеристам, когда его разбивали, тогда же мы и электростанцию зацепили. Ты, наверное, хорошо помнишь и знаешь, садик Карла Маркса (ныне Потёмкинский сквер. – Прим. авт.), в котором мы с тобой первый раз встретились, рядом с ним гортеатр, а наверху есть вышка. Там у немцев был наблюдательный пункт, а в садике стояла минометная батарея. Я это заметил когда ходил в разведку в город, когда я вернулся к своим, а это было 28 августа от этой батареи остались одни щепки, да и не только от этой. Их не одна взлетела на воздух с моей помощью. А к разрушениям я уже привык. Я их видел от Херсона до Сталинграда и потом всю Украину, почти объездил и часть Беларуси, видел, что оккупанты сделали с Минском. Но мы в долгу не останемся, до их логова остались десятки километров».
В одном из первых писем Михаил описал драматические события захвата Херсона более детально. В письме к отцу от 31 мая 1944 года: «Ты пишешь, что Тамара (бывшая жена) “раззвонила” по всему заводу, что меня убили в Цюрупинске, это отчасти правда. 20 августа 1941 года я по заданию переправился на правый берег в районе Киндийки, а 21-го утром был в городе. По дороге я видел её издалека (а уж она меня точно). Я пробыл в городе почти двое суток и засыпался вечером на Хороводной (ныне улица Субботы. – Прим. авт.) сняв патруля, меня задержали, хотели здесь же застрелить, но полицай немец промахнулся, зацепив руку выше локтя. Потом одумавшись, они решили, кому то меня сдать и повели к улице Днепропетровской. Не доходя до школы №4, встретили еще одного патруля (скорей всего румына) по их жестам я понял, что не стоит меня водить. Дальше я не помню толком, что было. Помню, что раздался вы-стрел один немец упал другие начали убегать, причем один стрелял в меня из автомата. Я вынужден был лечь и дождаться окончания перестрелки. После того как стрельба стихла ко мне подбежала девушка и сказала бежать. Мы свернули в переулок и побежали вниз к речке, нашли лодку сели в неё и начали грести. Сразу не сообразили, что лунная ночь погубит нас. Не отъехав от берега и 20 метров раздалась автоматная очередь, и моя спасительница упала на дно лодки, одна пуля попала ей в голову, другая в шею, это все что я смог разглядеть по темным пятнам крови. На ней была темная юбка и кажется голубая кофточка. Я не знаю ни её имени, ни кто она такая. Оружия при ней не было, по всей вероятности с ней был еще кто то, именно он и стрелял, но ему скорей всего удалось скрыться. А мне осталось одно, перевернуть лодку кверху дном под левый борт и не спеша переправляться на ту сторону Днепра, делая вид, что лодка дрейфует сама собой. Тело девушки естественно утонуло. Рана у меня была не очень большая сейчас почти ничего не заметно, но я потерял много крови. Выбрался я из под лодки напротив порта и стал добираться к левому берегу, на рассвете кое как доплыл туда. Ту часть, в которую меня призвали я смог найти только через месяц и то случайно, это было уже под Мелитополем. Лейтенанта нашего уже не было, потерялся, где то во время отступления.
Был я ещё раз под Херсоном, но дойти до него мне не пришлось по той, же причине. Ранение. Уже в госпитале я узнал, что мой город освободили».
В письме от 27 мая 1944 года к Наталье Михаил вспоминает: «В степях Сталинграда был тяжело ранен и пролежал на прибрежных камнях двое суток, истекая кровью. Переправиться на другую сторону Волги было нельзя из-за сильного обстрела. По выздоровлению опять попал в Сталинград, но здесь я увидел совсем другую картину. Не мы отходили, а немцы. Их было множество, разных сортов они бродили по разрушенному городу, оборванные, жалкие, голодные. И только просили в них не стрелять. Но тот кто был под Сталинградом, тот научился в них видеть правду сожженных городов и деревень. В дни радостного наступления я мечтал первым ворваться в родной город, и был уже совсем близко, около Берислава, но осколок мины вернул меня опять в госпиталь, и все мечты рухнули. Мои товарищи освободили город, и рассказывали мне о том, как он пострадал». Есть в письмах и примеры мужества. Это не цитаты из мемуаров маршалов и генералов о бойце, со связкой гранат прыгнувшем под танк, а история героического поступка простой медсестры из Берислава. «Во время пребывания в госпитале, я подружился с одной девушкой, она ухаживала за мной как за ребенком, после операции у меня начались осложнения, нужно было срочно сделать вливание крови, а взять её было негде. Таких как я было много, и эта медсестра отдала мне 300 граммов свой крови, несмотря на то, что до этого она уже отдала другому раненому 250 граммов крови. Когда я пришёл в себя после переливания крови, её не было. У неё случилось воспаление, и на третьи сутки она оставила белый свет. Эту девушку, которая спасла мне жизнь ценой своей жизни, я никогда не забуду». Письма с фронта содержат много личной информации, можно даже сказать, интимной. Михаил описывает фронтовые будни, страх перед опасностью и скуку во время редкого отдыха: «Я часто вспоминаю Украину, там и воевать было как то легче, а здесь (в Восточной Пруссии) на таких как мы гостей смотрят искоса». Последнее письмо в пачке из 27 писем и открыток датировано 12 февраля 1945 года. Начинается оно словами «Привет из Восточной Пруссии!» В нём же – «…спасибо мамаше за цветочек (высушенный. – Прим. авт.) который был в письме».
Неизвестной пока остаётся дальнейшая судьба красноармейца Михаила с Военного: вернулся ли он с фронта и встретился ли со своей Натальей или остался в Восточной Пруссии навсегда.