«Чистки» в Херсоне
Попав в Москву, Сильванский далеко не сразу смог найти там постоянное место работы, что в те годы для него как «бывшего» было немаловажно прежде всего в политическом плане. В письмах к Иванченко он сообщает некоторые подробности своей московской жизни. Так, в «открытом» письме от 20 мая 1930 года (по штемпелю) Сильванский с горечью пишет: «Глубокоуважаемый Николай Николаевич, Представьте себе, что моя служба в Книжной палате уже закончилась по совершенно объективным причинам. Дело в том, что в типографию возвратился старый работник с билетом [профсоюзным. — С.С.], а мне пришлось уйти. Теперь я в поисках выбора. Вы писали мне, что вскорости у Вас будут вакансии. Не откажите в любезности черкнуть, в каком положении этот вопрос, будет ли конкурс, и стоит ли подавать заяву?».
Советская власть даже культуру объявила «фронтом»… Из херсонской газеты «Рабочий» за 1926 год
В то время, навсегда выпав из привычной ему в течение более трех десятков лет среды и не имея возможности (да и желания) снова вернуться в нее, Сильванский искал любой путь для заработка, но не в провинции, каковой не считал Киев. Из процитированного письма становится понятной и причина, по которой он навсегда уехал из родного города: «В Херсоне библиотечные работники разогнаны: Шенфинкель после смерти попала в страшную немилость, а вместе с нею и все ее сотрудники. Мне писали на днях, что всех их вычистили». По сообщениям газеты «Наддніпрянська правда», «чистки» партийных, советских и других учреждений начались в Херсоне в сентябре-октябре 1929 года. Поначалу они разворачивались медленно, однако не оставляли сомнений в своих истинных и далеко идущих целях. Можно определенно сказать, что Сильванский вовремя уехал из Херсона, поскольку спустя всего несколько месяцев сделать это ему было бы чрезвычайно трудно, если вообще возможно. Официально «чистки» преподносились населению руководством партии как «приближение рабочих предприятий к учреждениям», как неизбежный и крайне необходимый «систематический контроль рабочих», их шефство над учреждениями. В середине 1930-го года в Херсоне большинство учреждений уже имели своих «шефов» от пролетариата. Так, завод № 2 «патронировал» окружные Земельный и Финансовый отделы, мастерские завода имени Коминтерна «шефствовали» над окружным Судом и окружной Прокуратурой, государственная Типография контролировала Почту, а Водогон (сейчас — водоканал) — Сберегательную кассу.
Разговор с подлежавшими «вычистке» госслужащими и в самих учреждениях, где они служили, и на страницах печати был развязный, унизительный, жестокий. Вот, например, как «Наддніпрянська правда» под рубрикой «Чистка радянського апарату» рассказывала о процедуре «вычищения» неугодных советскому режиму некоторых работников херсонской Почты и Телеграфа. Статья называлась вполне определенно: «Люди в футлярах». Начиналась она так: «Навряд чи знайти в нас більш бюрократичну установу, ніж пошта й телеграф. Старі звички, старі порядки, косність, сімейність ретельно охороняли поштово-телеграфні чиновники, що засмітили апарат». С наслаждением повествуя о процессе «вычищения» всяких «негодящих елементів», «сміття», автор статьи надменно пишет: «На черзі — Блохин. Він пояснює «судьбу», яка закинула його на службу до білих.
— Шістнадцяти років мене зманили товариші-студенти. Служив у Миколаєві у білих.
— Чи були ви в Миколаєві, коли Слащов розстріляв 61 робітника?
— Не пам’ятаю.
Взагалі, на запитання найбільш «склизькі» Блохин одповідає: «забув», «не знаю», «не пам’ятаю»».
Теме «чисток» в той же газете вторила и реклама «Київського інституту пролетарської мистецької культури», призывавшая: «Утворимо художні кадри з робітників, наймитів, бідняків і середняків-колгоспників».
Если бы Сильванский не уехал из Херсона в самом конце декабря 1929 года, то спустя всего месяц-полтора наверняка был бы «вычищен» из Рабкоопа, причем с последствиями, поскольку занимал там весьма заметную должность. И кто знает, на какие вопросы уполномоченной комиссии ему пришлось бы отвечать.