Тоска по эмиграции
В каком-то смысле газета «Рабочий» как единственный печатный орган в Херсоне — не считая специально издававшейся для сельских жителей газеты «Червоний селянин» -стала для Сильванского одной из немногих отдушин в постепенно сгущавшемся мраке советской действительности. Для него как дворянина было важно, что это издание выходило на русском языке, и он мог печатать там не только свои «рабкооповские заметки», но и материалы общекультурного значения, пусть и привязанные к кооперативной тематике. Например, статьи «Конкурс на проект универсального магазина» и «Бывший «белый дом»». Хотя ярко выраженного стремления печататься в «Рабочем» у Сильванского не было. И это понятно, поскольку его основные культурные интересы находились в противоречии с идеологической доктриной этого весьма примитивного во всех отношениях издания (начиная с названия), жестко, непреклонно выражавшего волю партии большевиков.
Херсонский джаз-банд играет в кинотеатре имени Коминтерна. Конец 1950-х гг. Частное собрание.
Лишь однажды Сильванский позволил себе выступить на страницах «Рабочего» в качестве театрального критика — с рецензией «Белая моль». Она была посвящена очень волновавшей и притягивавшей его теме жизни белой эмиграции. Зная, как складывалась жизнь Сильванского в 1920-30-е годы, нельзя усомниться в том, что про себя, тайно от других, он жалел о своей нерешительности в конце 1910-х — самом начале 1920-х годов, не позволившей ему совершить важный поступок — навсегда уехать из Советской России на Запад, как то сделали его друзья и знакомые — Андреенко-Нечитайло, Пещанский и многие другие.
Отсюда ностальгия у Сильванского по нормальной человеческой жизни, которая уже была немыслима в СССР. Он только один раз проявил свою, как писал Осип Мандельштам, «тоску по мировой культуре» — в театральной рецензии, формально враждебной по отношению к эмиграции. На самом деле она скорее вызвала неподдельный интерес у многих проницательных читателей (особенно у «бывших») и даже сочувствие к критикуемой им «белой моли».
Свою статью Сильванский начинает с констатации факта: «В театральной области меньше всего еще советизирован опереточный репертуар. До сих пор мы, по преимуществу, пользуемся «импортным товаром», где, наряду с теми или иными музыкальными достоинствами, очень часто поражает нелепость либретто (текста) и бессмысленный, но обязательно сентиментально-идиллический финал». Трудно сказать, хотел ли автор той фразой призвать к запрету на показ в театре «импортного товара» — еще не советизированных оперетт. По крайней мере, он высказал некую «идеологическую мысль», обратив внимание власти на недоработку в отношении популярного в то время театрального жанра оперетты.
Но эти якобы многозначительные политические кивки Сильванского в сторону никак не поддававшейся идеологической обработке веселой оперетты скорее следует воспринимать как ставшее привычным и неизбежным в то время ритуальное словоблудие, призванное усыпить чрезмерную бдительность партийных идеологов и всякого глупого люда, которые в любой — даже самой безобидной — статье могли увидеть «большой политический смысл». Поэтому автору театральной рецензии приходилось писать именно в таком ключе, каждый раз умудряясь тонко манипулировать словами и смыслом, дабы не сорваться на оголтелую советскую пропаганду, нехитрым стилем и приемами которой с невероятной легкостью овладевало тогда все больше людей.
Анализируя так задевшую его оперетту на тему эмигрантской жизни «бывших», Сильванский писал: «»Белая моль», принадлежащая русским авторам, — одна из немногих попыток дать более осмысленное содержание. Название оперетты представляет [собой] фокстротирующую в ночных кабаках, опустившуюся и разложившуюся белую эмиграцию. На фоне этого неприглядного быта показан уход «туда, в Москву!» молодой девушки, вырываемой из эмигрантского болота ее братом, советским дипкурьером. В оперетту введен несколько необычный драматический эпизод — самоубийство влюбленного в героиню белого офицера, одного из представителей «белой моли». Впрочем, для эмигрантской среды этот эпизод — лишь одна из весьма обычных «мелодрам»…».
В своей статье Сильванский не ограничивается вынужденными «идеологическими моментами» и тенденциозным пересказом содержания оперетты. Он обращает внимание читателей на все слагаемые постановки, попутно отмечая игру актеров — любимцев местной публики: «Музыка носит заметные следы разнообразных позаимствований, но не представляя ничего цельного скорее, ряд музыкальных иллюстраций, сделанных очень гладко, [и] воспринимается, в общем, легко. Оперетта довольно дружно разыгрывается Мальской (на голосе которой чувствуется некоторая усталость — результат, по-видимому, ежедневных выступлений), Анчаровым, Глуздовским и др[угими]. В сцене ночного кабачка имеют большой успех удачно связанные с общим стилем «упадочные танцы» и, в частности, высокая техника Ботова. В небольшом оркестре стройно и мягко звучит скрипичная группа и обращает на себя внимание виртуозность ударных».